Ночи нет конца. Остров Медвежий

Таких крупных поломок мы избежали, но и то, что происходило, доставляло нам массу неприятностей. То и дело приходилось удалять лед из диффузора карбюратора. Замерзало масло в картере рулевого механизма, часто приходилось пускать в ход паяльные лампы. Заедало щетки генератора, которые постоянно ломались. К счастью, запасных щеток было достаточно. Но больше всего хлопот доставлял нам радиатора Хотя мы защитили его фартуком, холод проникал через войлок, словно сквозь папиросную бумагу. Произошла, видно, деформация трубок, и радиатор дал течь. К трем часам выяснилось, что уровень охлаждающей жидкости опускается с устрашающей быстротой. Пришлось воспользоваться скудными запасами теплотворных подушек, которыми мы грели ноги больному старику. Я распорядился, чтобы воду из ведер, стоявших на камельке, применяли лишь для радиатора. Даже с помощью паяльных ламп не удавалось ускорить таяние переохлажденного снега. Вскоре вместо воды в горловину радиатора мы вынуждены были заливать снежное месиво, а потом просто запихивать туда снег. Ничего хорошего в этом не было. Но самое опасное было в другом. Антифриз становился все более разбавленным. Хотя у нас с собой была небольшая канистра с этиленгликолем, при каждой остановке содержимое ее заметно уменьшалось.

Уже несколько часов мы обходились без впередсмотрящего, и его обязанности приходилось поочередно выполнять нам с Джекстроу, Зейгером и Корадзини. Из нас четверых лишь Джекстроу умудрился защитить свое лицо от обморожения. Была надежда, что в отличие от остальных на нем не останется ни шрамов, ни иных отметин. Зейгеро, который прежде, не в пример коллегам, не имел внешних признаков травм, характерных для боксера, на сей раз, похоже, серьезно пострадал. Мы не успели вовремя наложить ему на правое ухо компресс, и молодому человеку наверняка в будущем не избежать пластической операции. Большие пальцы на ногах Корадзини мы слишком долго не лечили. Я понял, что и его ожидает хирургическая палата. Поскольку я чаще других возился с двигателем, то кончики пальцев на руках у меня превратились в сплошные раны. Ногти начали чернеть и отваливаться.

Но и тем, кто находился в кузове, было тоже не легче. Начало сказываться физиологическое воздействие холода на организм. Причем весьма ощутимое… Появилась сонливость, безразличие ко всему. На смену им придут бессонница, анемия, расстройство пищеварительного тракта, нервозность, от которой один шаг до сумасшествия. Если стужа продержится долго, такое непременно случится с этими закутанными во что попало несчастными людьми. Я видел это с болью и тревогой всякий раз, как забирался в кузов, отсидев положенное время за рулем.

Сенатор сидел, забившись в угол. Если бы не дрожь, время от времени сотрясавшая его тело, его вполне можно было бы принять за мертвеца. Малер вроде бы спал. Миссис Дансби–Грегг и Елена сидели обнявшись — зрелище невероятное. Но ведь Арктика, как и смерть, уравнивает всех. Ни гонору, ни потугам на исключительность тут нет места. Я не очень–то верю в то, что человек может изменить свою натуру. Наверняка, стоит миссис Дансби–Грегг очутиться в цивилизованном обществе, как она снова станет прежней. И минуты, когда эта леди видела в своей служанке такого же человека, как и она сама, навсегда канут для нее в вечность. Однако при всей моей неприязни к этой светской даме я начал испытывать к ней нечто вроде восхищения. Заносчивость, приводящая вас в бешенство, небрежная уверенность в собственном превосходстве по–прежнему раздражали меня, но за этим неприятным внешним фасадом я разглядел и иные черты. Увидел ее самоотверженность — признак подлинной аристократки. Хотя дама то и дело жаловалась по мелочам, она ни словом не обмолвилась о том, что доставляло ей подлинные страдания. В ней появилась готовность помочь ближнему, которой, правда, она стеснялась. Она выказывала известное внимание к своей служанке, напоминавшее чем–то заботу феодала о своих крепостных, но граничившее с нежностью. Меня тронула сцена, невольно подсмотренная мною: дама достала однажды из сумочки зеркальце, взглянула па свое миловидное лицо со следами обморожения и равнодушным жестом опустила зеркальце в ридикюль. Словом, миссис Дансби–Грегг преподнесла мне хороший урок. Я понял, как опасно оценивать людей по готовым меркам.

Мария Легард, славная, неустрашимая Мария Легард, превратившаяся в больную, старую женщину, слабела с каждой минутой. Она почти все время спала. В краткие периоды бодрствования старая актриса еще пыталась изобразить жизнерадостность, но эти попытки ей явно не удавались. Я ничем не мог ей помочь. Она походила на старые часы, в которых с минуты на минуту сломается пружина.

С паяльными лампами, с помощью которых растапливался снег, возился Солли Левин. Закутавшийся так, что видны были одни глаза, импресарио являл собой жалкое зрелище. Но мне было не до жалости к Солли. У камелька дремала Маргарита Росс. Я тотчас отвел глаза: увидев ее побелевшее лицо, я испытал почти физическую боль.