Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра

– Теперь и мне так кажется, – опечаленно заметил молодой Нальдштейн, чувствуя, что его шестьсот дукатов уплывают безвозвратно. – Но, в таком случае, не объясните ли вы мне, с какой целью заставили меня прибыть сюда?

– Можно подумать, ваш язык еще не забыл вкус молока кормилицы! – засмеялась из-под маски дама и вновь принялась виться вокруг гостя, как играющая кошка, поглядывая на Вальдштейна то с одной, то с другой стороны. – Почему я вас позвала сюда? Разве так трудно угадать? А ну-ка, пошевелите мозгами!

Едва услышав ее смех, Вальдштейн мгновенно сообразил, что все происходящее является ничем иным, как любовным приключением, но слова Лейнитцера о том, что ему в жизни не будет более случая добыть шестьсот дукатов, не давали ему покоя. Он угрюмо смотрел в пространство перед собой и молчал.

– Мне говорили, что у вас редкий ум, – продолжала между тем дама. – Но мне кажется, что вы используете его с излишней умеренностью. А зря! Господин капитан, я встречала вас уже много раз и давно помышляла о возможности поговорить с вами, ибо мне казалось, что в вас есть нечто особенное, отличающее вас от всех мужчин, каких я знала прежде. Или я ошибаюсь? Впрочем, вы и сами не можете ответить на этот вопрос. Короче говоря, вы мне уже давно нравитесь, и я бы хотела, чтобы и вы узнали и хотя бы немного полюбили меня.

Последние слова она произнесла без тени смущения – таким тоном, словно ее желание было самой естественной вещью на свете. Молодой Вальдштейн улыбнулся, его досада улетучилась в один миг. Он вспомнил Иоганна Кеплера, сказавшего ему, что не Марс, а Венера правит его судьбой в эту ночь.

– Так, значит, прекрасной даме, – он протянул ей навстречу обе руки, – угодно избрать меня своим возлюбленным?

– На эту ночь! – перебила прекрасная дама, высвободилась из его объятий и начала расстегивать свое бархатное платье. – На одну ночь, мой капитан, зарубите это себе на носу! Я хочу быть свободной и делать то, что мне понравится. Но одна эта ночь будет стоить для вас сотни ночей!

– Как и для вас, – ничуть не смутившись, улыбнулся в ответ молодой Вальдштейн. – Но если вам захотелось сделать меня любовником на одну ночь, так почему же вы не хотите открыть лицо, дабы я мог прикоснуться к нему губами?

– Потому что, – ответила дама, продолжая возиться с застежками платья, – я больше, чем вы думаете, забочусь о своей репутации и не доверяю мужчинам, которые только и делают, что хвалятся своими любовницами и редко умеют молчать.

– Может быть, именно этим я и отличаюсь от других. Я умею молчать, – подчеркнул Вальдштейн.

– Может быть, – с сомнением в голосе сказала дама. – Но даже мужчины, умеющие держать язык за зубами, порою впадают в удивительнейшие ошибки, и рано или поздно весь свет узнает их тайны. Нет уж, милый! В эту ночь можешь требовать от меня всего, чего ни пожелаешь, но маска останется на мне!

Она откинула голову назад, уронила руки, и фиолетовый бархат соскользнул с нее на пол.

Когда после испытанных удовольствий они отдыхали в объятиях друг друга, дамой овладело желание поболтать. Она не могла более ласкаться без слов и принялась говорить обо всем, что только приходило ей в голову.

– У меня еще сна ни в одном глазу, – сказала она. – Но тебе стоит вздремнуть, ведь утром, когда взойдет солнце, ты уже будешь за три мили отсюда. Приедешь домой, и все будет как прежде. Ты не должен больше думать обо мне. О тебе говорят, что ты день и ночь сидишь над книгами. Неужели ты так ревностно изучаешь Священное писание?

– Нет, – пояснил Вальдштейн, – Я читаю исключительно латинских и греческих авторов, которые писали о военном искусстве и его истории.

– Ну, тогда ты просто кладезь учености! – иронически вскричала дама, но было видно, что она удивлена. – Я тоже когда-то учила латынь. Хочешь послушать, как я ее знаю? «Ходье» – нынче, завтра – «крас», будьте снова вы у нас. Да, милый, ходье – ты у меня, а крас, увы, уйдешь – да, к сожалению, по-другому нельзя, иначе – аликвид[24] – я попаду впросак. Насчет «попасть впросак» я тоже знала, но забыла. Не подскажешь ли мне, раз ты такой ученый?

– Дай увидеть твое лицо, тогда подскажу, – предложил Вальдштейн.

Она покачала головой, позволила поцеловать себя, а после ответного поцелуя ее мысли приняли новое направление.

– Скажи мне, милый, раз ты такой ученый, отчего это женщины так охотно и так часто впадают в грех? Если не знаешь (ведь об этом наверняка ничего не написано в твоих книгах), то я расскажу тебе о себе самой. Я грешу, потому что у меня есть на это три важных основания. Во-первых, потому что это остается скрытым от света и никто не может вмешаться в мои дела. Во-вторых, потому что Бог милосерден и, как говорит мой духовник, дает грешникам время покаяться и обратиться. В третьих, потому что так поступают все женщины, но это ты, наверное, знаешь получше меня, так ведь?