Ночи с Камелией

– Софи, откуда мысли о старости?

– Ну, мне тридцать два года… уже!

– Еще, дорогая, еще, – поправил папа с доброй отеческой улыбкой. – Нет, ты похорошела. Глаза горят, лицо не унылое. Ты не влюбилась?

– Что ты, па! – София вздохнула очень уж протяжно, после с большим сожалением произнесла: – Я женщина строгих правил. Просто мне нравится работа, меня не напрягают, не строят… Кстати, а ты как относишься к тому, что я работаю в милиции?

– Это лучше, чем когда ты сидела дома и своей унылостью наводила на меня ужас. Борька недоволен?

– Борька в ярости. Считает, я покрыла позором его голову.

Вырвалось нечаянно, причем вырвалось с ярко выраженным негативом. Арсений Александрович, не любивший Бориса, можно сказать, очень-очень не любивший спесивого без оснований (хотя у спеси никогда не бывает оснований) мужа дочери, нахмурился. София поспешила его успокоить:

– Па, не огорчайся, это же мелочи.

– Мелочами нельзя назвать положение бесправной узницы, он обязан уважать твои интересы. Писать тебе нельзя, потому что только он стоит на постаменте, ты же туда не должна залезать; в милиции работать нельзя, потому что это позор, непонятно, в чем этот позор выражается…

– Па, он мирится, мирится.

– Это неуважение, Софи. Хорошо, оставим Бориса. Пишешь?

– Да! У меня классный сюжет… Но он тебе не очень понравится, там много эротики… конечно, в разумных пределах.

– Надеюсь, в разумных. Расскажи.

– Я плохой рассказчик.

И задумалась. В пересказе ее история получится обедненной, у папы может возникнуть неверное впечатление. Нет, книгу надо…

Только читать

«Антрепренер выполнил обещание, и утром к Ростовцевым приехал актер на извозчике. Марго как раз занималась погрузкой кресла в коляску, когда он спрыгнул буквально на ходу, снял шляпу, с достоинством и басом представился:

– Трагик Цезарев. (Разумеется, это псевдоним, актеры все избирают звучные фамилии, особенно трагики, хотя Марго не понимала зачем.) Ее сиятельство Маргарита Аристарховна Ростовцева просила давать уроки…

– Это я, господин Цезарев, – сказала она, про себя отметив, что трагик выпивоха. – Идемте, познакомлю вас с Анфисой, а мне, уж простите, надобно по делам ехать.

На пороге появился Николай Андреевич, натягивающий лайковые перчатки на руки. Вскользь посмотрел на погрузку, затем остановил безучастный взгляд на новом лице, которое Марго намеревалась ввести в дом.

– Разреши тебе представить, дорогой, господина Цезарева… – Она повернулась к артисту, чтобы он назвал свое полное имя.

– Бонифатий Игнатьевич, – подсказал трагик.

– Весьма польщен, – небрежно бросил Ростовцев и перевел глаза на жену: мол, а этот тебе зачем понадобился?

– Господин Цезарев будет давать уроки актерского искусства моей Анфисе, – поспешила сказать Марго, чтобы с уст мужа не слетел бестактный вопрос.

– Угу, – кивнул Николай Андреевич. – Что за погрузка идет?

– Хочу подарить Виссариону Фомичу кресло.

Инкрустированное резное кресло, взятое женой из проходных комнат, баснословно дорогое, но ее деньги никогда не волновали. Николай Андреевич и на этот раз промолчал – не отчитывать же жену при актеришке! Он попрощался, сбежал по ступенькам и, пылая гневом, сел в подъехавший экипаж.

Марго познакомила артиста с горничной и заверила:

– Анфиса очень талантлива, прекрасно читает Пушкина и Байрона. Летом она играла в домашнем спектакле главную роль гусар-девицы, покорила всю помещичью публику.

– Барыня, да что уж вы так-то меня… – зарделась Анфиса.

– Помолчи, милая, – мягко сказала Марго. – А поет она просто великолепно, к тому же редкая красавица, сами поглядите.

Трагик кивал в знак согласия, мотая крупными кудрями, которые падали ему на нос, и с видом знатока (немного беспардонно) рассматривал девушку. Марго приказала подать господину трагику чая, дала ему десять рублей за уроки и отправилась в участок. Она приехала раньше Виссариона Фомича, велела полицейским отнести кресло в кабинет Зыбина и поставить вместо старого.

Слушая сыщика, Пискунов понял, что оплошал – не там выслеживал. Да как же тут угадаешь, за кем установить наблюдение?

– Господин Неверов привел енту девицу к себе, – продолжал рассказ сыщик. – Пробыла она у него, почитай, до утра. А на рассвете вышла, однако закуталась в мужеское пальто, так что и разобрать не было возможности, что на ей за одежа. Но это она вышла от его, юбка алого колеру выглядывала, ну и шляпа с перьями… э… и с вуалью.

– Так, так… – пробормотал Пискунов, думая, как же все повернуть в свою пользу, представив Зыбину, будто выследил эту даму он. – И где сия девица живет?

– В особняке ее милости Оболенцевой.

– Поди врешь?

– Ей-богу, не вру. Девица села в карету господина Неверова, добралась до означенного особняка и тамочки скрылась.

– А ты как же следил за нею?

– Бегмя бежал. Карета ехала не шибко, однако умаялся я.

– Ты, любезный, поди, до вечера отдохни, – сказал Пискунов. – А я уж сам на доклад к Виссариону Фомичу схожу.

– Так это… за кем прикажете следить?

– За господином Неверовым.

Пискунов отправился в участок.