Ночью на белых конях

И смолкла. Так они молчали, пока не подошли к выходу из парка. Там было очень светло, в пруду плавали два лебедя, которые настолько привыкли один к другому, что уже не обращали друг на друга никакого внимания. Один безуспешно пытался склюнуть сухой огрызок бублика — наверное, не был голоден, просто играл. Они прошли по переходу и вышли на другой стороне бульвара. Здесь Криста внезапно вырвалась, побежала и легко, слоено зайчик, вскочила в подошедший автобус. Он обескураженно застыл на месте, с тупым недоумением следя, как она исчезает из его поля зрения. Автобус медленно тронулся. Сашо знал, что если он побежит, то догонит машину. Может быть, Криста тоже это знала. Он не побежал, он медленно пошел дальше. Никакого облегчения, как ожидал, он не испытывал. Ничего, кроме какой-то гнетущей, все разъедающей пустоты. Хотелось найти в себе хоть немного сострадания, или ярости, или негодования, но ничего не получалось. Медленно, словно туман, тянулись в голове какие-то отрывочные мысли, что-то как будто относящееся к женщинам, ко всем женщинам. Они милы и добры, пока ты сам с ними добрый и милый. И делаются злы, словно осы, если нечаянно наступишь им хоть на мизинец. Сашо пересек улицу на красный свет, вслед ему устало свистнул милиционер. Автобус давно исчез из вида. Криста стояла на передней площадке и плакала. Слезы заливали ее лицо, девушка еле успевала вытирать их платочком и рукавами. Она пыталась собраться с мыслями, но ничего не получалось. Хотела прогнать обиду, и тоже напрасно. Медленно, как клочья тумана, мелькали в голове обрывки мыслей, наверное, о Сашо. Не нужны ей были ни его джентльменство, ни его чувство ответственности. Ничего ей не было нужно, кроме одного-единственного ласкового слова. Какого именно слова, она не знала, только чувствовала, что не может без него жить. И поскольку слово не могло возникнуть само собой, Криста все продолжала утирать и утирать слезы, не сознавая, куда везет ее этот неведомый автобус.

Дома Сашо застал мать у телевизора. Передавали какой-то матч по боксу, она смотрела как загипнотизированная, от увлечения время от времени нервно поднимая ногу, словно собака у дерева.

— Добрый вечер, — поздоровался он.

Мать еле взглянула на него, потом устремила на него пристальный взгляд.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Дядя просил тебя позвонить, если вернешься не слишком поздно.

— Хорошо.

И прошел прямо в комнату, хотя телефон стоял здесь же, в холле. На экране боксер в белых трусах тыльной стороной перчатки ударил своего противника по лицу. Ангелина почувствовала удовлетворение, потому что болела именно за него. До сих пор ему не везло, а сейчас он здорово того съездил. Публика возмущенно взревела, судья сделал предупреждение ее коротконогому любимцу. Бой шел все хуже, что-то, словно пылинка в глазу, царапало мозг, хотя, что именно, она никак не могла осознать. Наконец она встала и, не постучавшись, вошла в комнату сына. Тот лежал на кровати, взгляд его блуждал где-то за открытым окном.

— Ты будешь звонить дяде?

— Завтра, — коротко ответил Сашо.

— Почему завтра?

— Сегодня у меня нет настроения. Неприятности на работе.

— Может быть, он поэтому тебе и звонил?

— Нет, не поэтому.

Мать некоторое время молчала, устремив на него своя прозрачные холодные глаза.

— Очень уж ты честолюбив, — наконец проговорила она. — Мы не такие.

— Вы не такие, — сказал он. — Но мой отец, верно, был таким.

— Твой отец любил пожить. Его жизнь волновала.

— Как же он, по-твоему, из неграмотного подмастерья превратился в одного из лучших софийских портных?

— Это неважно. Его волновала только жизнь — в этом суть.

Мать вышла. Ну и что из того, что он честолюбив, подумал Сашо с досадой. Разве это порок? Мир создали честолюбцы, а не гуляки и лентяи. Честолюбие плюс талант — это все. Сашо знал, что у него есть и то и другое. И все же никак не мог избавиться от ощущения гнетущей пустоты, которое охватило его еще там, возле автобусной остановки.

Была ночь, белые высокие волны налетали из мрака, заливая опустевшие пляжи. Может быть, именно там он и потерял все. Да, наверное, так оно и было. Сейчас он помнил только ежевику, растущую вдоль оград, сложенных из пористого, осыпающегося камня. В зеленой спокойной воде плавали рыбки. Ребятишки собирали на берегу еще не остывшие от горячего песка раковины. Утомленно кричали чайки. Где-то далеко в море, в самой его густой синеве, словно призрак, скользило крохотное белое судно. Он смотрел на него с мокрого, на ржавых железных столбах причала и знал, что больше никогда его не увидит. Сузи, Сузи, честолюбивая, отчаявшаяся девочка, брось ты эту проклятую скрипку, она никогда не была тебе нужна. Скрипка только погубила твою жизнь.

Вот что говорило ему той ночью теплое, шумящее море, так внезапно пробудившееся в его памяти.

5