Ночью на кладбище

Что было делать? Шугануть ее, прогнать? Но тогда она смекнет, что со мной не все в порядке. И я решил просто не отвечать, что бы она ни говорила. Я знал, что у Маши и Юры «режим»: после пяти часов и до ужина они повторяют пройденное в прошлом учебном году, потому что нахватали троек. Я заглянул было к Игнату, но увидел, что он пилит с дедом дрова. Я повернул обратно, а егоза продолжала семенить рядом и говорить:

– Дима, я думаю, знаешь, где самое страшное место? Где бригадир перевернутый лежит.

Я промолчал, а сам удивился, что тоже боюсь этой могилы. Ведь похоронен был заживо совершенно другой человек, а я уже представлял себе именно этого бригадира перевернувшимся в гробу.

Чтобы отделаться от Нюшки, я ушел домой, снова лег, сделал вид, что читаю и пролежал до самого ужина, убеждая себя, что ничего страшного со мной произойти не может, стараясь нарисовать в своем воображении мое торжество и всеобщее удивление, когда я принесу записку, но последнее мне плохо удавалось.

За ужином мама снова спрашивала меня, почему я такой понурый, а я отвечал, что ей это лишь кажется. Только мы поужинали, как на ступеньках веранды появились Фая и Нюшка, обе с удочками из тонких прутьев.

– Дим! Ну, ты как, на рыбалку идешь?

– Пойдет, – ответила за меня мама. – Только оденется потеплей.

Я переоделся в шерстяной тренировочный костюм, взял маленькую бамбуковую удочку и сказал маме, что вернусь сегодня позднее обычного, потому что ребята собираются удить и после захода солнца.

– Надеюсь, к утру ты все-таки вернешься? – пошутила мама.

В начале девятого мы все были в сборе возле игнатовой лодки.

– Ну, как настроение? – спросил меня Юра.

– Нормальное, – ответил я равнодушным тоном.

Спросила и Маша, глядя мне в лицо:

– Дима, ты не раздумал?

– Нисколечко, – твердо ответил я. Присутствие Маши взбодрило меня, но ненадолго.

Обычно мы переправлялись к тому берегу и удили почти напротив наших домов, потому что там рыба брала очень хорошо, но теперь, как предложила днем Маша, мы поднялись против течения далеко за церковь на краю села и причалили рядом с большим ракитовым кустом. Игнат привязал цепь к нижней ветке этого куста, и течение поставило плоскодонку боком к берегу.

– Кто хочет – вылазьте, а кто хочет – может с лодки удить, – сказал Игнат. Он взял из жестяной банки червя, насадил его на крючок и удивленно посмотрел на нас. – Ну а вы чего?

Оказалось, что никто не принес наживки. Все, кроме Игната, считали, что сегодня рыбалка только для вида, для отвода глаз родителям.

Игнат обозвал нас чудаками и предложил своих червей. Он протянул банку Фае, но та отмахнулась.

– Ну тебя! Я за Димку переживаю.

Нюша тоже отказалась удить. Я взял червяка, чтобы показать, как я спокоен. Взяли наживку и Юра с Машей. Ей было противно насаживать червей, и это сделал для нее Игнат. Плоскодонка Игнатова отца была очень большая. В ней были два широких поперечных сиденья да два на носу и на корме. Мы четверо закинули удочки прямо с лодки. Игнат удил, стоя возле кормы, я – сидя на носу, Маша и Юра – на поперечных скамьях, а Фая с Нюшкой – у них за спиной. На рыбалке не принято говорить, и все молчали.

Я почти не смотрел на поплавок. Я поглядывал то на небо, где солнце, уже покрасневшее, очень быстро, как мне казалось, опускалось к горизонту, то на Машу. Одетая в джинсы и синий свитер, она сидела лицом ко мне. Одной рукой она держалась за свою русую метелочку, опущенную на грудь, другой придерживала лежащий у нее на коленях конец удилища и тоже мало интересовалась своим поплавком. Я заметил, что она в свою очередь часто поглядывает на меня, а когда отворачивается, то смотрит не на поплавок, а куда-то вдаль, покусывая нижнюю губу и о чем-то думая. Смотрели на меня и Фая с Нюшкой. Смотрели, молчали и только Нюшка громко, чтобы все слышали вздыхала.

Место для рыбалки оказалось неудачным. За сорок или пятьдесят минут один только Юра вытащил плотвичку, потом Игнат вдруг громко крикнул мне:

– Димка! Поплавок!

Оказалось, что мой поплавок совсем скрылся под водой. Я поднял удилище и вытащил довольно крупного окуня. Я снял его с крючка и бросил Игнату, который насадил его на кукан. Это было тогда, когда солнце уже совсем зашло, и только далеко за селом горело красное зарево.

– Ну, хватит, может быть, поедем? – сказала Маша.

Игнат возмутился.

– Да ты что?! Сейчас самая зорька, сейчас самый клев начинается. Видала, какого Димка вытащил?

Но клева не было. Мы напрасно просидели в молчании еще очень долго, и лишь, когда совсем стемнело, Игнат сказал:

– Все! Сматываем удочки. Уже луна поднимается.

И правда: над лесом за поворотом реки вставала большая розоватая немножко кособокая луна.

– Примерно четверть десятого, – сказал Юра.

Его спросили, почему он так думает, он ответил, что заглянул в календарь, а там написано, что сегодня восход луны в двадцать один час тринадцать минут.