Ночью на спине, лицом кверху

Кортасар Хулио Ночью на спине, лицом кверху

Хулио Кортасар

Ночью на спине, лицом кверху

(Из книги "Конец игры")

И наступало время, когда выходили они выслеживать врагов; это называлось у них священной войной.

Дойдя до середины гостиничного холла, он подумал, что, должно быть, уже поздно, торопливо вышел на улицу и вывел мотоцикл из укромного уголка, куда портье из соседнего дома позволил его поставить. Часы на ювелирном магазине на углу показывали без десяти девять; времени, чтобы добраться до места, у него было с избытком. Солнце просачивалось между высокими зданиями городского центра, и он - ведь, думая, он не называл себя по имени - оседлал машину, предвкушая прогулку. Мотоцикл под ним взревел, и края брюк вздулись от свежего ветра.

Проехав по Центральной улице, он миновал здания министерств (розовое и белое) и несколько магазинов со сверкающими витринами. Теперь начиналась самая приятная часть пути, настоящая аллея: длинная улица, обсаженная деревьями, движения почти никакого, просторные виллы по обеим сторонам в окружении садов, подступавших к самым тротуарам и едва отделенных от них низкими изгородями. Он ехал, как и полагалось, по правой стороне, но, возможно, был слегка рассеян и позволил себе залюбоваться сверканием, легким трепетом занимающегося дня. Вероятно, невольная расслабленность помешала ему избежать катастрофы. Он увидел, как на углу остановилась женщина и вдруг кинулась ему наперерез, несмотря на красный свет, но было уже поздно что-либо предпринять. Он нажал на ручной тормоз, стал тормозить ногой, вывернул налево; и вслед за тем услыхал крик женщины, почувствовал удар и тут же лишился зрения. Будто внезапно уснул.

Очнулся он сразу. Четверо или пятеро молодых мужчин вытаскивали его из-под мотоцикла. На губах был соленый вкус крови, ныло колено; когда его подняли, он закричал - не мог вынести давящей тяжести в правой руке. До него донеслись голоса - шутки, слова ободрения, - но голоса эти словно не имели ничего общего со склонившимися над ним лицами. Его обрадовало лишь замечание, что, заворачивая за угол, он держался правой стороны. Стараясь подавить приступ тошноты, которая подкатила к горлу, он спросил о женщине. По дороге к ближайшей аптеке, куда его понесли в той же позе, в какой подняли - на спине, лицом кверху, он узнал, что виновница катастрофы отделалась царапинами на ногах. "Вы ее только слегка задели, но от удара машина опрокинулась..." Споры очевидцев, описание подробностей, тихо, тихо, развернитесь в дверях, вот так, хорошо, и кто-то в халате дает ему питье, от которого он чувствует себя бодрее в полутьме маленькой аптеки.

Полицейская скорая помощь прибыла через пять минут, и его переложили на матерчатые носилки, где можно было устроиться поудобнее. Четко и ясно, однако сознавая, что находится в состоянии сильного шока, он назвал сопровождавшему его полицейскому свой адрес. Рука почти не болела; из рассеченной брови сочилась и растекалась по всему лицу кровь. Раз или два он слизнул ее с губ. Он чувствовал себя сносно, что ж - несчастный случай, не повезло; неделя-другая в постели - и все. Полицейский сказал, что мотоцикл, кажется, не слишком пострадал. "Еще бы, - заметил он, - я его прикрыл собою..." Оба засмеялись, полицейский протянул ему руку на прощание, когда они прибыли в больницу, и пожелал ему удачи. Тошнота понемногу возвращалась; когда его на каталке везли в корпус в глубь двора мимо деревьев с птицами на ветвях, он закрыл глаза, и ему захотелось уснуть или получить наркоз. Но его долго продержали в какой-то комнате, где пахло больницей, - заполняли карточки, сняли одежду и надели жесткое сероватое белье. С рукой обращались бережно, и ему не было больно. Сестры все время шутили, и, если бы не спазмы в желудке, он чувствовал бы себя очень хорошо, был бы почти доволен.

Его отвезли в рентгеновский кабинет, минут через двадцать, словно черную плиту, положили на грудь еще мокрую пленку и перевезли в операционную. К каталке подошел высокий сухощавый человек, весь в белом, и принялся разглядывать снимок. Женские руки поправили ему голову, он почувствовал, его перекладывают на другую каталку. Снова подошел человек в белом - улыбаясь и держа в руке что-то блестящее. Он похлопал его по щеке и сделал знак кому-то позади себя.

Это был странный сон, весь наполненный запахами, а ему никогда не снились запахи. Сначала пахло болотом, так как слева от дороги сразу начиналась трясина, топь, из которой никому не удавалось выбраться. Но запах болота исчез, и вместо него потянуло чем-то густым и темным, как ночь, в которую он уходил от преследования ацтеков. И все было так просто, понятно, он должен был бежать от ацтеков, которые вышли на охоту, - то была охота на человека, и укрыться, спастись он мог только в дебрях первобытного леса, если не потеряет узкую тропу, известную только им, мотекам.