Ночью под каменным мостом

Но эта констелляция миновала, враждебный всему новому Сатурн возвратился из недавнего удаления в чешуйчатом хвосте созвездия Змеи в свою старую область неба, а великое таинство превращения элементов не удалось. Тут-то и легло тяжким грузом на его душу неосторожно брошенное императору слово... Он поступил как человек, который бряцает шпорами, не имея коня в конюшне. И чем ближе подходил день святого Вацлава, тем более овладевали алхимиком тревога, страх и уныние. Иногда он набрасывался на работу, словно подгоняемый фуриями. Он начинал то одно, то другое, но ни один опыт не доводил до конца и часами, а то и целыми днями сидел в тоске, тупо уставясь в пол.

Броуза с тревогой и печалью смотрел на перемены, происходившие с его ученым господином; он не умел объяснить их себе. И когда алхимик уже в который раз не притронулся к принесенным ему из кухни блюдам, Броуза встревожился не на шутку и пристал к ван Делле с расспросами.

Ван Делле молчал и угрюмо смотрел перед собой, но Броуза не отставал со своими просьбами и требованиями, и тогда он объяснил, в каком оказался страшном положении. Что его работа не удалась, что он заложил императору голову и теперь должен ее потерять.

-- Мне бы надо бежать, но как я смогу это сделать? -- закончил он свой рассказ. -- Меня стерегут. Ты ведь уже заметил, что несколько недель назад в коридоре, недалеко от моей двери, поставили двух стрелков с арбалетами. И когда я в воскресенье иду к мессе, они следуют за мной по пятам, даже в церкви не спуская с меня глаз. Будь проклята судьба, которая привела меня в этот дом!

Броуза был совершенно потрясен и оглушен тем, что услышал, и вначале не мог выдавить из себя ни слова и только дрожал и клацал зубами -- горловой спазм лишил его дара речи. Потом, когда он обрел силы мыслить и слова, чтобы выражаться, он попросил алхимика еще раз начать опыты. Дело должно ему удасться, ведь раньше все ему удавалось, не надо только упускать надежду...

-- Эта надежда, -- мрачно усмехаясь, отрезал ван Делле, -- тщетна, и кто ее питает, тот печет хлеб из не посеянного зерна... Нет, Броуза, я человек конченный!

-- Так вы должны, -- посоветовал Броуза, -- идти к императору и просить у него милосердия! Алхимик покачал головой.

-- А ты когда-нибудь видел смеющегося императора? -- спросил он.

-- Нет, -- сказал Броуза, -- я часто видал его в гневе, но никогда не мог довести его до смеха...

-- От человека, не умеющего смеяться, нечего ждать и милосердия! -заявил алхимик. -- У циклопов или у зверей в диком лесу можно скорее найти милость, чем у Его Величества императора...

Броуза захотел выяснить, не подразумеваются ли под циклопами углежоги, но у ван Делле не было охоты рассказывать ему об Улиссе и его приключении в пещере Полифема, и он только сказал, что циклопы были не углежогами, а козопасами -- диким и опасным народом свирепых нравов. Потом он повторил, что считает себя погибшим человеком.

-- Ну нет! -- крикнул Броуза, которому пришла в голову новая мысль. -Приготовьте только, что вам надо взять с собой, а об остальном предоставьте заботиться мне. Я незаметно выведу вас в парк "Олений ров", а оттуда -- на свободу. И уж если вы так хотите в лес к циклопам, то я пойду с вами. Я не боюсь козьих пастухов.

Алхимик разъяснил, что ему нет нужды бежать к циклопам, а надо в Баварию, ибо там у него есть друзья, которые могут его принять. Но для этого нужны деньги, а их у него нет и не будет.

В тех случаях, когда речь заходит о деньгах и у одного они есть, а другому их позарез надо, часто может порушиться любая дружба. Но здесь все было иначе.

-- Только деньги? -- подумал вслух Броуза. -- Их-то мы найдем. У меня есть кое-какие сбережения, а сегодня я еще прибавлю к ним несколько гульденов.

Когда Броуза пришел в покои императора, он застал последнего за созерцанием новой картины, оплаченной деньгами Мейзла. Он был в отличном настроении и, увидев Броузу, милостиво кивнул ему.

-- Подойди-ка, -- позвал он, -- и взгляни на эту картину. Что тут изображено?

Картина была кисти Пармеджанино и представляла Господа с учениками за Тайной вечерей. Броуза придвинулся поближе, сморщил нос, сделав его еще более плоским, насупил лоб, выпятил нижнюю губу и сделал мину человека, желающего добраться до самой сути вещей.

-- Это, должно быть, -- заявил он, подумав, -- двенадцать сыновей патриарха Иакова. Я готов поклясться, что они говорят между собою по-древнееврейски!

И несколькими гортанными звуками он изобразил древнееврейскую речь.

-- Но их же тринадцать, а не двенадцать, -- указал ему император.

-- Ну, Иаков да двенадцать его сыновей как раз и будет тринадцать, -предположил Броуза.

-- Ты что, не узнаешь Христа? -- спросил Рудольф, указав пестрым агатовым ножом для разрезания бумаги на фигуру Спасителя.

-- Теперь, когда ты, господинчик, мне показал, я узнаю Его! -- сказал Броуза. -- Тоже мне, Христос! Сидит себе у стола, и все-то у Него хорошо, -прибавил он как бы раздраженно, словно Спаситель, если уж дело касалось Его, должен был все время сгибаться под тяжестью креста.