Ночью в дождь...

— У меня, уважаемый, в отличие от вас, всего три маленькие премудрости, — Алп развалился в кресле. Агафоновича он считал гнидой, которой не место в этом узком, избранном кругу. Кроме того, его раздражали очень дорогие подарки, которые всегда приносил Агафонович — это ставило других в неловкое положение. «По крайней мере, к Виктору таким образом возвращается часть его денег», — хихикая, говорил Алп Карине. — Три маленькие премудрости, но с ними можно долго и сытно прожить. Если рабочий недоволен, я ему доказываю, что он сам во всем виноват, чтобы ему не взбрело в голову, что и начальник может быть виновен. Если недоволен мастер, я говорю ему, что он виноват вместе с рабочим, а если недовольны в объединении… нет, там недовольных нет: я щажу их нервную систему и наверх подаю только хорошие сведения. Потому что они любят хорошие сведения, с них ведь тоже спрашивают хорошие сведения, вот ради этого-то они и готовы кое на что смотреть сквозь пальцы. Это моя третья премудрость, а свои основания из нержавеющей стали вы получите, дайте только чертежи! Что, мало премудростей? Пожалуйста! Как многие начальники, и я знаю лучше, как мы будем жить, чем как живем. Еще?

— Алп, а ты не рискуешь? — строго спросил Виктор, но вряд ли он отказался бы от предложения, даже если бы Алп ответил утвердительно. Интересы клиники он ставил превыше всего.

— Бог дал человеку шкуру не для того, чтобы он сам с себя ее сдирал.

— Прекрасно, будем считать, что основания у нас уже есть, — враждебно подытожил Эдуард Агафонович. Он чувствовал себя немного обкраденным, но не очень об этом сожалел.

Стол накрылся как по мановению волшебника: подкрахмаленная скатерть спланировала точно на место, нигде не было ни морщинки; большие тарелки с холодными закусками одна за другой опустились на нее, поблескивая, рядами выстроились рюмки, а вилки, казалось, изготовились к тому, чтобы воткнуться в закуску.

Спулга ликовала.

— Надо подвинуть цветы, я расставлю бутылки, — сказал Виктор.

Как всегда, стали спорить и обсуждать, убирать цветы со стола или нет, и, как всегда, одержали верх те, кто утверждал, что на буфете они будут выглядеть еще красивее.

Профессор направился в кабинет, но на пороге остановился и переспросил, не желает ли все же кто-нибудь коньяка.

— Мне водки, как обычно, — сказал Агафонович, и Алп тут же присоединился: — Водки, чистой водки.

— А нам с Кариной чего-нибудь сладенького, — Спулга растянула в улыбке свои густо накрашенные губы.

— А молодежь?

— Молодежь будет примерной, — твердо сказал Алп. — Нечего приобщаться раньше времени.

— Не могло бы старшее поколение, мэм, показать нам пример, как отвыкать? — недовольно и в то же время язвительно спросил Наурис.

— Ты в самом деле хочешь выпить? — спросила Спулга.

— Просто я не желаю, чтобы за меня решали другие.

Наступила неловкая тишина, которую, к счастью, прервало появление профессора. Он нес высокую конусообразную бутылку с белой этикеткой.

— Что это за марка? — воскликнул Алп, изобразив повышенный интерес, чтобы скорее замять конфликт с Наурисом.

— Западногерманская водка.

— «Граф Кеглевич», — прочел Илгонис на этикетке.

— Бутылка словно хотела проглотить яблоко, но оно застряло в горлышке, — сказал Агафонович, разглядывая круглое расширение в верхней части конуса.

— Я даже не знаю, кого благодарить за такой презент, — стал рассказывать профессор, наполняя рюмки. — Весной… Ранней весной… Внизу у гардеробщицы для меня оставили корзину с цветами, а среди цветов сидят три графа Кеглевича с белыми головками. На карточке — пожелание всего наилучшего и неразборчивая подпись. — И тут ему внезапно вспомнилась его собственная рука, на которую он смотрел как бы со стороны, как она, белая, холеная, нервно роется в вещевом ящичке «Волги». Как, наконец, нащупав бутылку «Графа Кеглевича», хватает ее за горлышко, словно противотанковую гранату, и протягивает: «Возьмите же! Это водка… Хорошая водка… Возьмите!..» — Дорогие гости, эти подарки — для меня самые приятные, в таких случаях я знаю, что кого-то снова удалось спасти от когтей Костлявой.

— На одни подарки не проживешь, — вздохнув, сказал Наурис и продолжал есть, не поднимая глаз от тарелки.

Снова наступила напряженная тишина, Наркевич побледнел, но сдержался и ничего не ответил сыну.

— Спулга, за твое здоровье!

— Мы, мэм, пошли, — выпив по полстакана пепси-колы, Наурис и Илгонис встали из-за стола одновременно.

— В кухне на холодильнике лежит мой кошелек, возьми пару рублей, — разрешила Спулга.

— Где вы намерены разгуливать? — строго спросил Алп.

— Маршрут еще не известен, — пожал плечами Илгонис.

— По мне — можешь идти куда угодно, но если я услышу, что тебя видели вместе с Винартом, так и знай — спущу штаны и так выдеру, как… как… — Алп не мог найти достаточно эффектного сравнения.

— А если я его встречу на улице случайно?

— Повернись и ступай прочь! Ни тебе, ни Наурису не о чем с ним разговаривать.