Ночью все волки серы

— Он избежал расстрела, как и многие люди его круга. Власти вели очень осторожную экономическую политику. Несмотря ни на что, даже во время войны сохранялось некоторое количество рабочих мест. Людям нужно было жить. К тому же очень важно было обеспечить здоровую экономическую жизнь в первые трудные послевоенные годы. Власти смотрели сквозь пальцы на некоторые формы коллаборационизма. Скажу только одно: Хагбарт Хелле ничего не потерял во время войны, и в 1945 году его предприятие процветало даже больше, чем в 1939 году.

— Итак, никаких явных связей между ним и Харальдом Ульвеном не прослеживается?

Он решительно покачал головой.

— Доказуемого — ничего. Если бы что-то было, уж туг мы бы его прихлопнули. Комиссию муниципалитета по расследованию возглавлял Конрад Фанебюст, который был тогда мэром. Не было людей более заинтересованных в том, чтобы уничтожить Призрака, чем мы с Конрадом. Я помню, как мы сидели всю ночь напролет и просматривали все свои бумаги: протоколы допросов 1945–1946 годов, расследования, связанные с пожаром. И мы там ничего не обнаружили. И это…

— Да?

— И это, как ничто иное, укрепило наши подозрения.

Я кивнул. Мне было понятно, что он имел в виду.

— Все действия Призрака отличало то, что он не оставлял никаких улик. И на этот раз восемь лет спустя после войны его дело опять закрыли. Но это меня убедило только в одном…

— А именно?

— Что Харальд Ульвен и Призрак — одно лицо. Теперь ты понимаешь, почему мысли о пожаре на «Павлине» никогда не оставляли меня в покое.

Я опять кивнул.

— Что же произошло с ним потом?

— Он устроился на новую работу в типографию. Потом работал в других местах. В 1959 году он сошелся с женщиной, с которой познакомился на «Павлине». Свой брак они не регистрировали, но все время жили вместе, вплоть до его смерти. Вчера я тебе показывал, ты видел ее фотографию на газетной вырезке. Конторская служащая Элисе Блом. Ее подпись была единственной в сообщении о его смерти. После пожара она работала в муниципалитете и продолжает работать там по сей день. Это она уверенно опознала его тело тогда, в 1971 году.

— А его фотография есть?

— Харальда Ульвена?

Я кивнул. Ялмар вынул из нагрудного кармана записную книжку. Она была в коричневом переплете, очень потрепанная, из тех, что люди, подобные Ялмару Нюмарку, носят с собой на протяжении всей своей жизни, как частицу собственного «я». Он обшарил множество карманов и наконец извлек пожелтевшую газетную вырезку. Он протянул ее мне так поспешно, как будто бы боялся, что между нами может вспыхнуть электрический разряд.

Я принялся внимательно изучать этот ветхий листочек. Фотография была расплывчатой и относилась ко времени судебного процесса сразу после войны. На ней можно было видеть пятерых людей, направляющихся в зал суда, а подпись гласила, что трое в середине — обвиняемые, а двое по краям — полицейские в штатском. Последний в цепочке осужденных Харальд Ульвен. Его голова наполовину скрыта спиной идущего впереди, и черты лица едва различимы. Однако видно, что лицо вытянутое, как у лошади. Массивные лоб и нос выдаются вперед, уши большие. Темные волосы расчесаны слева на пробор, и зачесаны назад, так что справа свисает длинная прядь.

Я еще раз внимательно вгляделся в лицо Харальда Ульвена и вернул вырезку.

— Ну и ну…

Я развел руками.

— Да, по-другому не скажешь, Веум. Ну и ну, — повторил он с моей интонацией. — Вот так и кончаются обычно все по-настоящему трудные дела, этим «ну и ну». — Он еще раз передразнил меня. — Никаких счастливых концов не бывает. Возможно, справедливости вообще в природе не существует, просто есть на свете такие старые упрямцы, которые продолжают верить в свою правоту, несмотря ни на что.

Он сердито посмотрел на свою пивную кружку. Она оказалась пустой. И как будто для того, чтобы убедиться, что в ней не осталось ни капли, он поднес ее к губам и перевернул, С края стекли остатки пены. После чего он решительно отставил кружку в сторону.

— Ну вот, Веум, теперь ты все знаешь. Во всяком случае, главное. Ладно, пожалуй, пойду домой. Мне как-то не по себе. Увидимся.

Я хотел встать, но он кивнул головой на мою почти еще полную кружку.

— Сиди. Всего тебе хорошего.

Он невесело улыбнулся мне, надел пальто и вышел, держа в руках свернутую газету. Дверь за ним закрылась. А через несколько секунд сквозь завешенные золотисто-зелеными шторами полуоткрытые окна, выходящие в переулок, послышался рев мотора, визг тормозов, шуршание колес по гладкой поверхности булыжника, раздался металлический скрежет, а потом глухой звук падения человеческого тела. Снова взревел мотор, и я услышал, как автомобиль свернул за угол.