Ночная битва

— Эй, папа, — вмешался Билл. — А может, вы напишете эту штуку по-немецки?

Резерфорд и О’Брайен переглянулись, и в глазах у них вспыхнули дьявольские огоньки.

— По-немецки… — повторил Резерфорд. — Ты ведь сдавал немецкий, правда, Джерри?

— Да. И вы тоже его знаете. Почему бы и нет, можно написать и по-немецки. Нацистам, наверно, уже до чертиков надоел «Хорст Вессель».

— Ну, ладно… так… ради пробы, — сказал Резерфорд. — Сначала ритм. Назойливый ритм, но с цезурой, чтобы избегнуть монотонности. Мелодия нам не нужна. — Он принялся писать что-то на листке. — Конечно, это маловероятно, и даже если получится, Вашингтон все равно этим не заинтересуется.

— Мой дядя — сенатор, — мимоходом заметил О’Брайен.

ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

ЛЕВАНТИНЕЦ с РЕВОЛЬВЕРОМ

ЛЕВАКОВ не ПЕРЕНОСИТ.

ХОТЯ держит нос НАЛЕВО

ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

ЛЕВАНТИНЕЦ с РЕВОЛЬВЕРОМ…

— Ну, а если я кое-что знаю об этом? — спросил сенатор О’Брайен.

Офицер разглядывал содержимое только что вскрытого конверта.

— Мне вручили это пару недель назад, распорядившись, чтобы я не открывал его до получения приказа. И что теперь?

— Вы прочли текст?

— Прочел. Вы мучаете пленных немцев в адирондакском лагере. Дурите им голову считалкой, в которой, по-моему, смысла ни на грош.

— Разумеется, ведь вы не знаете немецкого. Но на немцев это вроде бы действует.

— Я знаю по сообщениям, что они много танцуют и поют.

— Танцуют… не совсем так. Это неосознанные ритмические движения. И при этом они повторяют этот… — как его? — …семантический узор.

— У вас есть перевод?

— Есть, но по-английски это полная бессмыслица, а на немецком имеет подходящий ритм и мелодику. Я уже объяснял вам…

— Я знаю, сенатор, знаю. Но у Военного департамента нет времени на теории.

— Если говорить коротко, то я вам советую передавать эту «считалочку» как можно чаще в программах, предназначенных для Германии. Это может зацепить и дикторов, но они справятся. Впрочем, нацисты тоже, но прежде вся их хваленая организованность лопнет как мыльный пузырь. Привлеките к сотрудничеству радиостанции союзников…

— Вы всерьез верите в это?

Сенатор рассмеялся.

— Честно говоря, не очень. Но мой племянник почти убедил меня. Он помогал профессору Резерфорду разрабатывать эту… формулу.

— И убедил вас?

— Ну-у… не совсем. Но сам он ходит и постоянно бормочет ее по-немецки. То же самое и с Резерфордом. Так или иначе, вреда это не принесет, а я хотел бы изучить вопрос до конца.

— И все же, — офицер взглянул на стишок, — чем может повредить человеку, если он будет повторять эту песенку? И каким образом это поможет нам?..

ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером

ЛЕВАков не ПЕРЕносит

ХОТЯ держит нос НАлево

ЛЕВОЙ!

ЛЕВОЙ!

— Aber[23]! — раздраженно сказал гауптман Харбен. — Aber, aber, aber!

— Никаких «но»! — оборвал его командир, майор Эггерт. — Деревню следует тщательно обыскать. Люди из ОКВ[24] остановятся здесь по пути на Восточный фронт, и мы должны быть уверены, что нище нет спрятанного оружия.

— Но мы обыскиваем эту деревню регулярно!

— Ну так обыщите еще раз, — распорядился Эггерт. — Вы же знаете этих проклятых поляков. На минуту отвернешься, а они уже вытаскивают пушку прямо из воздуха. Мы не хотим, чтобы до фюрера дошли критические замечания по этому поводу. А теперь идите, мне нужно закончить рапорт. — Он перелистал пачку записей. — Поголовье скота, поголовье овец, ожидаемый урожай… Идите и дайте мне сосредоточиться. Повторяю приказ: тщательно все обыскать.

— Хайль! — угрюмо отсалютовал Харбен и повернулся кругом. По пути к двери его нош сами нашли знакомый ритм, и он начал что-то бормотать.

— Капитан Харбен!

Харбен остановился и повернулся к майору.

— Что вы там, черт побери, бормочете под нос?

— A-а, это… у солдат появилась новая строевая песня. Глупая, но запоминается хорошо. Под нее отлично маршируется.

— Что еще за песня?

Харбен презрительно отмахнулся.

— Полная бессмыслица. Значит, так: «Левой! Левой! Левантинец с револьвером…»

— Ах эта! — прервал его Эггерт. — Я ее слышал.

Харбен отсалютовал и вышел, шевеля губами. Эггерт склонился над рапортом, напрягая глаза — свет был ни к черту. «Десять голов скота, негодных даже на убой, но коровы дают немного молока… Так, теперь пшеница — с ней обстоит еще хуже. Интересно, чем живут эти поляки? Ну, по крайней мере леваков им нечего опасаться. А причем здесь леваки и то, что кто-то держит нос налево?

ЛЕВОЙ

ЛЕВОЙ

ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером

ЛЕВАков не ПЕРЕносит…»

Эггерт опомнился, и карандаш его вновь забегал по бумаге. Пшеница… Он считал медленнее, чем обычно, потому что разум его снова и снова скатывался в колею вздорного ритма.

«Verdammt[25]! Я не позволю… Количество жителей деревни: тридцать семей… а случаем не сорок? Да, сорок. Мужчины, женщины, дети, семьи, как правило, малочисленные. Левантинца тут днем с огнем не сыщешь. Не говоря уже о леваках. Левантинец. Леваки. Почему он не переносит леваков? Вздор! Неужели так важно, что какой-то несуществующий, гипотетический левантинец не переносит леваков, даже если держит нос налево…

ЛЕВОЙ

ЛЕВОЙ

ЛЕВАНтинец с РЕВОЛЬвером…»