Ночная катастрофа

Она повернула дверную ручку, и мы вошли внутрь. Деревянный полированный пол придавал помещению сходство с гигантским гимнастическим залом. Та часть ангара, в которой мы оказались, была затемнена, но в его противоположном конце под потолком рядами горели яркие лампы. В освещенном пространстве мы увидели реконструированный авиалайнер «Боинг-747» компании «Транс уорлд эйрлайнз».

Мы стояли в темноте и смотрели на него. В ту минуту я в прямом смысле слова лишился дара речи, что случается со мной крайне редко.

Белоснежный фюзеляж самолета сверкал в ярком свете галогенных ламп; слева, там, где алюминиевая обшивка была разорвана взрывом, виднелась нанесенная красной краской надпись: «Главное повреждение».

Носовая часть и кабина пилота были отделены от фюзеляжа, восстановленные крылья лежали на полу по обе стороны от него, хвостовая часть также располагалась отдельно. Именно на эти сегменты самолет распался при взрыве.

Рядом были расстелены брезентовые полотнища, на которых лежали какие-то детали, мотки электропроводки и деформированные взрывом обломки, которые я не смог идентифицировать.

Кейт сказала:

— Ангар настолько велик, что работники для экономии времени ездят по нему на велосипедах.

Мы с Кейт медленным шагом двинулись к огромной машине.

По мере того как мы приближались к самолету, все заметнее становились ужасные подробности — вырванные из фюзеляжа иллюминаторы и куски обшивки разной величины, которые теперь с большим искусством были возвращены на место.

Центральная секция, где размещался взорвавшийся топливный бак, была повреждена сильнее других, и в обшивке здесь зияли огромные дыры.

Мы остановились примерно в десяти ярдах от самолета, и мне, чтобы видеть его весь, пришлось запрокинуть голову. Даже без шасси, лежа на брюхе, «Боинг-747» достигал высоты трехэтажного дома.

— Сколько времени ушло на восстановление? — спросил я.

— Около трех месяцев, — ответила Кейт.

— Прошло уже пять лет. Почему он все еще здесь?

— Точно не знаю… Было принято решение его списать. А он все стоит… Должно быть потому, что его уничтожение огорчило бы множество людей, не удовлетворенных результатами официального расследования. В том числе, разумеется, родственников погибших, которые каждый год приезжают на Лонг-Айленд для участия в мемориальной службе. Между прочим, сегодня утром они уже здесь побывали.

Я кивнул.

Кейт еще некоторое время смотрела на самолет.

— Когда начались восстановительные работы, я находилась в Калвертоне… Рабочие построили эллинг, установили деревянные рамы с проволочными сетками, чтобы крепить разрозненные куски к уцелевшим секциям… Специалисты, занимавшиеся восстановлением самолета, назвали его «реке реактивус». Что и говорить, эти люди отлично сделали свое дело.

Чтобы осмыслить все это, мне потребовалось некоторое время: с одной стороны, передо мной был самый обычный реактивный пассажирский лайнер; с другой — это было нечто большее, чем просто самолет; большее, чем сумма частей и деталей, из которых он состоял. Только сейчас я заметил опаленные огнем шины, исковерканные стойки шасси, четыре выстроенных в ряд огромных двигателя, куски изоляции, разноцветные провода… На каждый предмет был наклеен бумажный ярлычок или нанесена аккуратная метка, сделанная цветным мелом.

Кейт сказала:

— Была тщательно исследована каждая деталь — в общей сложности семьдесят тысяч фунтов металлических и пластиковых элементов конструкции, сто пятьдесят миль проводов и гидравлических линий. Ничто не укрылось от взглядов экспертов и специалистов-реставраторов. Была полностью восстановлена не только внешняя оболочка воздушного судна, но и его интерьер: кресла, кухни, туалеты, даже ковровые покрытия. Все, что удалось выловить из океана — около миллиона частей, — было собрано воедино и возвращено на место.

— А зачем? На каком-то этапе эксперты обязательно должны были прийти к выводу, что все дело в коротком замыкании, вызвавшем возгорание паров топлива.

— Они хотели исключить другие версии.

— Но ведь не исключили…

Кейт никак не прокомментировала мои слова и сказала:

— Целых шесть месяцев в ангаре пахло авиационным топливом, морскими водорослями, тухлой рыбой и… бог знает чем еще.

Я был уверен, что она до сих пор ощущает эти запахи словно наяву.

Мы еще какое-то время постояли рядом с этим белым самолетом-призраком. Заглянув в его пустые иллюминаторы, я подумал о двухстах тридцати летевших в Париж пассажирах, попытался представить себе обстановку в салоне за несколько секунд до взрыва и сразу после него, когда самолет стал разваливаться на части. Интересно, оставался ли еще кто-нибудь в живых после того, как взорвался центральный топливный бак?

— Порой мне кажется, что мы никогда не узнаем, что произошло в действительности, — негромко произнесла Кейт. — Но иногда я думаю, что правда рано или поздно выйдет наружу.

Я промолчал.

Кейт сказала: