Ночная княгиня

Как только хозяева уехали, приударил за ней приказчик. Не то чтобы хорош собой, да больно напорист. И ухаживал по-человечески. Пирожных принес, чай просился попить. Шутки шутил такие, что Любаша чуть кипятком не обварилась. Но всего-то шлепнул разок по заду да ушел.

Но это все в первый раз. Во второй иначе. Хотя, кроме шлепка, опять — никаких приставаний. В третий — кататься позвал. В коляске приехал, как фон-барон. Увез на Каменный остров. Да там в кустах, к вечеру, и состоялась у них любовь. Домой доставил Любашу помятой и пунцовой. Ключ тогда в двери повернулся как-то сразу. Она уж решила, что сгоряча забыла запереть. Да было никак не вспомнить.

И еще приходил три раза приказчик. Прямиком к ней в комнатку, не слушая никаких отказов. Что-то в нем такое было — в глазах, в походке. Что-то страшное. А в последний раз как оделся да собрался уходить — замешкался. В дверях стоял и смотрел исподлобья. Дикий стал совсем, хмурый. У Любаши, что в платке его провожать вышла, ноги подкосились. Вот сейчас возьмет и задушит. От страсти или как — одному Богу ведомо. И так она от страха вся встрепенулась, кинулась к нему и давай целовать, касатиком называть, в любви клясться. И что-то в нем дрогнуло. «Живи, — говорит. — Помни меня». А Любаша за ним на лестницу: «Век не забуду, касатик. Ты только кликни, ежели что…»

Выслушав се неприхотливый рассказ, Герман покачал головой. «Никогда не нарушай заповедей!» — сказал он, подняв палец вверх с радостной улыбкой. Любаша, принявшая сказанное на свой счет, зарыдала еще пуще, а Алиса удивленно посмотрела на Германа и тут же прищурилась, словно что-то отгадав.

Герман понял, что в доме побывал Тимофей — его бывший подручный. Другие могли бы унести безделушки, которыми напичкан шкафчик Алисы, прочий блестящий хлам, раскиданный по дому, однако все оставалось в целости и сохранности. Так что искали целенаправленно и профессионально.

Заповедь, упомянутая Германом, по поводу которой теперь так убивалась Любаша, не имела к ней никакого отношения. Эту заповедь Герман сочинил сам и втолковывал Тимофею, пока их пути-дорожки не разошлись. Так, по крайней мере, казалось Герману — разошлись. Ан нет. Тимофей и не думал терять Германа из виду. Следовал за ним незримо. Сейф был цел, значит, действовал он не один, а с умелым медвежатником. Действовали не торопясь — сняли слепок, смастерили ключ. Единственное, что упустил из виду Тимофей, — нарушение заповедей Германа смерти подобно. Сколько раз он повторял ему! Ну что поделаешь… Никогда не оставляй свидетелей — гласила заповедь. Ни по жалости, ни по невниманию, ни по любви. Пробрала его, видать, Любашина мордашка настолько, что забылся лиходей. Ну что ж. Если он Германа вычислил, Герману найти его будет еще проще…

С вещичками из сейфа далеко не уйдешь, не уедешь. Тимофей человек простой, рассуждал Герман, взял для барыша, предпочтительно — скорого. Тем более и с напарником делиться придется. А простейший путь — сунуться к скупщикам ювелирных краденых вещичек. Умных людей тут — раз-два и обчелся. Те, кто надо, их поименно знают: И лучший приятель Германа из Третьего отделения, разумеется, знал. И скромен был, не в пример другим. Много за информацию не спрашивал. Сунешь векселек-другой — скорчит кислую гримасу, и вся недолга.

По первому же адресу, где самый известный скупщик, а точнее скупщица, проживала, Германа привело провидение. Утратившая аристократизм графиня Оленина была занята, и прислуга — седая старушенция в грязном переднике — предложила Герману обождать в прихожей. Занятие Олениной выходило бурным и голосистым. Слов было не разобрать. Но вот голоса… Первый принадлежал хозяйке, а второй Герман узнал сразу — Тимофей.

Герман выследил его до самого дома — точнее, до развалюхи с деревянной кровлей, где тот с дружком обретался. Послушал их пьяный разговор.

— Слышь, Мерин, все тянет стерва! Может, порешить ее?

— Сбегал бы ты еще за бутылкой, — канючил Тимофей.

Мерин скрылся. Герман подождал, на часики посматривая. А потом стал пробираться поближе к скособоченному домику…

Тимофей осоловелыми глазами смотрел, как открывается дверь. Надолго запропастился его напарничек.

Дверь распахнулась, и на пороге возник Герман: «Здравствуй, Тимоша! Что же, ты мне не рад? Не ждал так скоро?» Герман улыбнулся, чувствуя, как сила прибывает в нем, а тело наливается необыкновенной легкостью…

Глава 8

Мосты сожжены

В Подмосковье стояла жаркая полночь. Луна умерла накануне, и теперь небо слабо улыбалось тонким серпом новорожденного месяца, снисходительно глядя вниз на объятую сном землю.

Одна лишь усадьба Сент-Ивенсов, долгие годы заброшенная, светилась, словно маяк в океане леса. Окна были ярко освещены и распахнуты настежь. Из дома доносились голоса, музыка, смех. А в саду, раскинувшемся вокруг усадьбы, с глухим стуком в высокую траву падали мелкие, выродившиеся без должного ухода красные яблоки.