Ночная княгиня

Вечер начинался. Она выплыла в гостиную в облаке блаженного предвкушения. Вот они, вот они, эти жадные глаза ее подданных. Здравствуйте, господин картежник! Снова здесь? Вот вам ласковый взгляд. Вам первому, как завсегдатаю, оставляющему здесь каждый день не только свои отчаянные надежды, но и по пятьдесят тысяч ассигнациями. И улыбка — тоже вам. Заглядывайте почаще.

А этот! Новенький. Стоит как индюк. Только глаза выпучил и дышит часто. Что, не привык, милый, к такой красоте? Смотри, любуйся. Отныне я твоя хозяйка. Запомнил? Так запоминай! Вот тебе мой незабвенный профиль. Потрудись, дружочек, разглядеть ямочку на щеке.

А ты, сударь, от меня улыбки не дождешься. Ну разве проиграешь пару миллионов. Но — только тогда. Уж больно рожа у тебя бандитская, не приведи Бог во сне такую увидать. И скалишься как деревенщина. Да, не побит твой умишко образованием, не искалечена душа хорошими манерами. Но и тебя сломаем. Потому что мне так хочется.

Ну кто там у нас еще из новичков? Она все смотрела и смотрела на нового гостя, и земля уплывала у нее из-под ног. Ей показалось, что она сейчас умрет — сердце затараторило как скаженное, а воздуха никак было не глотнуть. «Саша», — беззвучно пролепетала Алиса помертвевшими белыми губами, и тут все закрутилось вокруг нее в ярком круговороте красок, стало шумно, музыка забухала откуда-то, и она потонула в огромном цветном омуте, надвинувшемся на нее из ниоткуда…

Как только Алиса упала, все бросились к ней наперегонки, но тут гость с бандитским лицом скинул цилиндр и рявкнул громко: «Стоять!» Гости повернулись к нему, а он водил пистолетом от одного к другому.

— Чего вылупились? Деньги на бочку! Живо! — крикнул он, выстрелил для острастки в пол и оборвал на себе манишку, которая терла ему шею.

Услышав выстрел наверху, Герман вскочил на ноги, но Степан Антонович тихо так сказал:

— Сиди, голубчик! Не для тебя палят!

Внизу заржали лошади, на лестнице раздался топот.

Герман посмотрел на Степана Антоновича с сожалением и приготовился к прыжку.

На Сашиных друзей выстрел подействовал по-разному. Спиридон Дубль перекрестился и стал рваться к лошади — «ехать отсюдова, пока целы». Ивась одной рукой удерживал его, а другой — Макошь, рвущуюся на выручку к Саше. Если Дубль сник и залез под лавку, то Макошь вела себя как полоумная. Выкрикивала непонятные слова, будто призывала кого-то, закатывала глаза, и на губах у нее выступила пена.

— Стой, — причитал Ивась. — Стой! Там с оружием человек…

Слова произвели нужный эффект. Макошь оборвала свою речь на полуслове и смотрела на Ивася так, как смотрели бы на древних идолов ее предки-язычники, когда деревянные истуканы вдруг пошли бы в пляс.

— Все! — Он махал на нее ладонями. — Все. Иду.

Ивась выбрался на улицу и перебежками стал пробираться к окну.

А наверху, в гостиной, тем временем другой гость, стоящий подле Саши, тоже выхватил пистолет, навел его на бандита и заорал командным голосом: «А ну, мразь, сдавайся!» Загрохотали выстрелы, гости, не раздумывая, попадали на пол… Пуля попала в масляную лампу на столе и тут же полыхнуло пламя, лизнуло книжный шкаф, выросло до потолка…

На улице вообще происходило непонятно что. Кто-то в кого-то стрелял, кто-то кричал, за кем-то посылали в погоню. Человек десять палили друг в друга. Но если одни действовали спокойно и привычно, то другие уж как-то слишком по-ухарски выскакивали из укрытия и падали как подкошенные, не успев вскинуть ружье. «Что, голубчики, ножом-то сподручнее работать», — зло шипел, глядя на побоище, человек с лисьим лицом…

Перестрелка взволновала Степана Антоновича. Она явно не входила в его планы. И Герман, воспользовавшись его рассеянием, пригнулся ниже к столу, но действовать пока не решался. Выжидал благоприятного момента. И этот момент наступил. В окно, подтягиваясь на руках, заглянул молодой человек — тот самый, из коляски, пережидающий дождь. Степан Антонович не мог его видеть, но тот неловко стукнулся лбом в стекло. Степан Антонович резко обернулся и от неожиданности выстрелил. Выстрел пришелся в пол, потому что Герман взвился вихрем из-за стола и прыгнул на него сверху. Через минуту Степан Антонович лежал на полу со свернутой шеей, а Ивась валялся под окном.

Через двор к нему неслась Макошь. Волосы, уложенные в дамскую прическу, растрепались, по щекам катились слезы.

— Ты жив? — кричала она. — Ты ранен? Скажи что-нибудь, Бога ради!

Девушка обхватила его голову и потянула к своей груди.

— Это все я виновата! Это все я!

Ивась блаженно зажмурился. Но тут Макошь перевела взгляд на окно и, заметив, что оно цело, оттолкнула его. Хотела что-то сказать, но подняла голову и закричала:

— Пожар!