Ночная книга

Утром я покрасил оранжевой краской, в стиле хинди, пробор у себя на голове и решил покинуть город. У меня была возможность сесть в машину и поехать в Венгрию, на аэродром, с которого каждую ночь взлетали самолеты, чтобы бомбить нас. Там я мог взять билет в любом направлении, только не домой. Для этого мне даже не нужна была виза, потому что въезд в Венгрию был свободным. Но я поступил по-другому. У меня вдруг возникла необъяснимая потребность отправиться в какой-нибудь монастырь. Автомагистраль, ведущая на юг, была разрушена бомбами только где-то после сотого километра, так что по ней я мог добраться до монастыря Манасия, расположенного недалеко от Белграда. За немецкие марки я купил на улице бензин в двадцатилитровой пластмассовой канистре, которую, правда, предварительно прокипятили, так что она на самом деле вмещала теперь не двадцать, а восемнадцать литров. Надел новый костюм и рубашку – мне было жаль оставлять их в Белграде. Обулся в лакированные туфли Massimo Germani, ставшие моими тоже в результате одной из моих бессмысленных закупок в районе Чумича. Чтобы от них не несло новой кожей, я опрыскал их лосьоном after shave с запахом арбуза. В карман я положил два кольца и книжечку о монастыре Манасия, купленную днем раньше. Было еще утро, и я отправился в путь, надеясь на перерыв после ночного налета. На выезде из города мне повстречались какие-то цыгане с трубами, они знаками показывали, что им тоже надо на юг, я остановился и впустил их в машину, строго предупредив, чтобы по дороге они не играли.

– Кто из вас лучший трубач? – спросил я просто так, ради разговора.

– Миливой. Он самый глупый. И он лучший трубач на этом берегу Моравы, – ответили они в один голос.

Еще издали сквозь шум дождя мы увидели у стен монастыря Манасия толпу людей под разбитым там огромным шатром, и трубачи, которых я привез, разом грянули «После войны, с маленькой надеждой под дождем…».

«Да тут какая-то свадьба, – подумал я. – Надо же, кругом война, а у них свадьба!»

У входа в храм я столкнулся с одним из моих школьных друзей – у него в петлице была веточка розмарина. Я застыл в оцепенении: говорили, что он погиб на этой войне.

– Откуда ты взялся? Приехал на венчание? А чья это свадьба? – засыпал я его вопросами.

– Ты что, брат, решил шутки с нами шутить? Еще спрашивает, чья свадьба! – ответил он и сквозь толпу повел меня в церковь.

Там стояла невеста. Меня как что-то кольнуло, и я посмотрел на ее туфли. Они были сделаны из белого полотна с черным меховым верхом. Чулки вышиты серебристой нитью. На ней было серебристо-серое, как из фольги, подвенечное платье и перчатки, усыпанные крошечными зеркальцами. На ее руке я заметил остановившиеся часы…

Только после того как священник сказал: «А сейчас поцелуйте молодую», я наконец взял себя в руки и приподнял вуаль. Только сейчас я в первый раз увидел ее лицо. Меня хлестнул зеленый взгляд.

– Два русских поцелуя с укусом! – шепнула она, приблизив свои губы к моим.

Стрелец и Рыбы

Стрелец

«Тело в палатах, душа в хлеву», – так думал слуга и погонщик мулов о своем хозяине, торговце шелком, кире Спиридоне Властаре. А кир Спиридон звал своего погонщика Юпитером, думая так: «Как Юпитер распоряжается своими созвездиями, так и он распоряжается навозом моих мулов…»

Одним словом, кир Спиридон был человеком неосторожным в выражениях и осторожным в деньгах, и его не заботило, что думают о нем мулы и их погонщики. Он любил ракию из шелковицы и старел от ветра с Карпат, который вызывает зубную боль. Кир Спиридон знал, что один и тот же перец будет по-разному острым утром и вечером и что одним и тем же ароматическим маслом не пользуются на свадьбе и на похоронах. Он считал, что каждая любовь – первая, имел двух жен и одну любовницу, тридцать лет за ушами и столько же золотых монет в кармане. Товар он закупал на Босфоре и перевозил его маленьким караваном, который состоял из уже упомянутого погонщика и трех мулов. Один был белым, а два других – черными. За товаром он обычно отправлялся вниз по Дунаю из Сентандреи, в день святого Марка. Возвращался в сентябре, который имеет больше всего счастливых дней в году. А поскольку 1719 год не относился к счастливым, да к тому же все еще дымились руины прошлогодней войны, он его пропустил и собрался за шелком только год спустя. И тут грянула его беда, да так оглушительно, как может грянуть только пушка.

На постоялом дворе в Белграде, возле церкви Святой Пятницы, у него попросил милостыню какой-то слепой. Суеверный как ворон, кир Спиридон схватился за пояс с деньгами, но слепец отказался от денег. Это удивило кира Спиридона, и ему захотелось узнать причину отказа.

– Что же ты тогда просишь, если тебе не нужны деньги? – задал он вопрос.