Ночная незнакомка

Решив, что он потратил слишком много времени на беседу с больной, доктор Крук изобразил на лице улыбку, похлопал Джейн по плечу и встал. На его мятых брюках виднелись пятна от кофе. Она удивилась, что ей бросаются в глаза такие детали. Откуда к ней пришла способность все подмечать, этот налет снобизма?

Крук ушел. Она нисколько на него не сердилась, в последние месяцы он уделял ей очень много внимания. Джейн ничего не помнила о своей прежней жизни, но вряд ли с кем из мужчин она была еще так близка. Разве может любовник, даже самый пылкий, похвастаться тем, что касался пальцами мозга женщины?

Но напрасно воображал Крук, что Джейн любой ценой стремится проникнуть в тайну своего прошлого. В действительности, каким бы противоестественным или нелепым это ни казалось, у нее абсолютно не было желания вновь обрести память.

Почему? Она не знала. Но ничто не могло поколебать ее уверенность в том, что лучше оставить все как есть. И дело вовсе не в отсутствии любопытства. Если бы ее попросили определить, что она чувствует, Джейн наверняка произнесла бы слово «инстинкт». Звериный инстинкт, нашептывающий ей на ухо примерно следующее: «Не оглядывайся. Иди вперед. Не теряй времени на обретение ненужного знания».

Когда Джейн пыталась быть откровенной сама с собой, она невольно признавалась, что испытывает тревожное возбуждение от того, что стала другой, освобожденной от обилия ненужных вещей, переполняющих эмоциональный багаж всякой женщины «за тридцать». Проведя в больнице полгода, Джейн повидала немало тех, кто уже не мог обходиться без постоянных консультаций у психиатров. Чего стоили их хныканья, что они, дескать, не в силах покончить с мучениями, которыми обязаны отцу или матери. В тридцать, сорок, а то и в пятьдесят лет эти бедолаги продолжали с грохотом тащить на себе кандалы, в которые их заковали в. детстве. Джейн испытывала к ним жалость, к которой примешивалась брезгливость. В такие минуты она задавала себе вопрос, уж не сделала ли ее постоянная близость к человеческому страданию черствой и бесчувственной?

«А если я стану злой?» — думала она.

Однако ей было известно, что тот же путь прошли многие врачи. «Иначе свихнешься! — объяснил один практикант. — Необходимо заковать себя в броню, если не хочешь в конце концов спиться».

«Нет, я не злая, — каждый раз утешала себя Джейн. — Просто я сделала свою скорлупу толще… поглубже забралась в домик, что несет на голове животное с рожками, название которого я не могу вспомнить».

Но было ли у нее что-то еще, кроме скорлупы? А если в конечном счете все сводилось только к ней: каменное яйцо с горсткой серой пыли внутри? Оболочка, предназначенная для защиты жизни, в которой нет ничего живого.

Джейн закрыла книгу, поставила на полку и вышла из читального зала, чтобы прогуляться по больничному парку. За шесть месяцев она так и не сумела ни с кем подружиться, и ей не к кому было пойти в гости. В больнице, к счастью, Джейн отвели отдельное помещение. Она знала, что в общей палате женщины обычно убивали время, рассказывая друг другу о своей жизни и демонстрируя фотографии близких. Рядом с этими напичканными всевозможными историями наседками Джейн чувствовала бы себя безоружной, ни на что не годной. Да и что она могла предложить им взамен? Ее статус «потерявшей память» очень быстро утратил бы свою свежесть, и для соседок по палате она стала бы просто «той, кому не о чем рассказать». По правде говоря, Джейн и не горела желанием общаться с этими пленницами, осаждаемыми их громоздким прошлым. Ей казалось, что все они ютятся в неудобных, слишком тесных домах, до потолка забитых пыльными шкафами, полки которых прогибаются под тяжестью всякого хламья. Да, именно такими они ей и представлялись: опустившиеся тетки, задыхающиеся в джунглях дешевых безделушек.

То ли дело она! Ей часто снился сон. Совершенно нагая Джейн проходит по белым комнатам огромной пустой квартиры, Проникающие через окно солнечные лучи освещают бесконечную анфиладу комнат. Сияние солнца, сливающееся с белизной стен, опьяняет ее, наполняет негой, ей ничуть не страшно, наоборот! Постепенно Джейн смелеет, ее охватывают возбуждение и восторг, и она начинает носиться по комнатам, открывая новые и новые двери бесчисленных пустых комнат, белоснежных, без единого пятнышка или пылинки. «Здесь все мое, — в упоении шепчет она. — Все принадлежит мне! Я сделаю с квартирой все, что захочу!»

В этот момент она, дрожащая от счастья, обычно просыпалась в своей крошечной отдельной палате, которую выхлопотал для нее доктор Крук.

У Джейн была маленькая тайна, в которую она никого не посвящала. В кармане халата она хранила записную книжку, куда сразу после выздоровления принялась записывать все, к чему имела пристрастие. Должна же она была в конце концов понять, какую пищу любила, что ей нравилось читать или надевать на себя!