Ночная певица

Машка сидела в маленькой кухоньке, на плите стояла кастрюлька из Парижа. Такая мисочка даже, а не кастрюлька. Старенькая. Нинка ее привезла. Ну, бывает у женщин привязанность к каким-то дурацким предметам. Но Машку это как-то привлекло — ведь не привезла же она какую-то хорошую красивую кастрюлю. И в Париже, Машка помнила, она часто видела эту самую миску-кастрюлю на кухне, где она сидела и курила. И в Париже у Нинки была эта невзрачная, незаметная кастрюлька. Ей самой, видимо, хотелось быть такой вот — незаметной. Это несмотря на то, что она была высокой, очень привлекательной, одевалась в хороших магазинах… и в шкаф, все в шкаф складировала. Будто боялась быть в чем-то уличенной. То есть она себя ощущала виноватой в чем-то, получалось. В чем?

— Ну, вы, Машуль, будете спать в большой комнате с Сережкой, а я там, в коридорной. А то вы что-то делать захотите…

— А где твой… мужчина-ухажер?

— Солдат-то? А я с ним поругалась. Ну, он меня достал. Ужас! Какой-то бред просто. Орет, чуть что командует, кричит. Солдат! Это я его так называю.

Уже на кухне Нинка продолжила для одной Машки:

— Зачем он мне, такой дикарь? Это дело меня уже не интересует. Тебе еще охота? Ну ладно, ты помоложе меня, и у тебя мальчик вон какой…

Хотя и в Париже Нинка не была сексуально настроена. Она как-то продемонстрировала Машке два фаллоса из чудовищно розовой резины: «Вот прекрасный мужчина. Ни есть не хочет, ничего. В крайнем случае у меня есть пальчики, да, Машуль?» Всегда эта формула — поиск поддержки — n'est ce pas? Вообще, Нинка, наверное, не совсем понимала, что такое оргазм. И это, видимо, от страха вникнуть, прислушаться к себе, понять. А вдруг она его не знает, оргазм?! И что же тогда: бросить мужчину? Или сказать ему? А вдруг он ее бросит за это?! Мужик (козел!) ее пошлет — ты фригидная, Нинка, скажет. Это она окажется виновата. Ее пригвоздят, что называется, к позорному столбу! Это же как страшно!!!

— Слушай, ну твой Сережа молодец какой! Классный мальчик, вообще.

Это Нинка так отреагировала на поленницу дров, которую Сергей заготовил для бани. Собственно, из-за бани они с Машкой и приехали. Все эти неизлечимые простуды уже просто достали обоих, и они решили круто попариться. Да не один раз, а каждый день здесь париться, пить молоко с медом. Выгонять из себя болезни. Для местных жителей это, конечно, чудовищно — каждый день топить баню! Но Машка предложила Нинке заплатить за дрова, раз уж это такая ценность… «Сережа-молодец» привез с собой карты Таро, в принципе он неплохо разбирался в эзотерике и оккультных премудростях. Нинка как человек пугливый да и вообще как современный человек, у которого нет времени вникать, который много знает, хотя и не понимает, тяготела ко всякого рода астрологическим прогнозам и прислушивалась к ним, видимо, как к прогнозам погоды. Эклектиче-ский подбор книг от Блаватской до просто календарных гороскопов, то, как Нинка хотела «знать», то есть желание конкретики и практики, делало ее человеком, предпочитающим экзотерику, то есть довольствующимся внешней картиной. Она хотела внешне производить хорошее впечатление, «не дай бог, кто узнает» что-то…

— Ну, вот Смерть… Это же не значит, что я умру, а, Сереж? Ну, ты мне объясни. Обучи меня… Вот как я должна себя вести, а?

Машка захохотала. Вообще, Машка была чересчур эмоциональна для Нинки. Ведь если та убежала из Франции обратно в Россию и даже не жила в Москве, а поселилась в этой деревушке — станция Буровая! — это все-таки как-то говорило о ее страхе, боязни жизни. А Машка олицетворяла собой не просто жизнь, а бурю жизни!

— Ты, Нинуль, прямо как к учителю взываешь. Но в любом случае, мы ведь понимаем других только в той степени, в которой мы сами пережили подобные вещи. Ровно настолько, насколько сами знаем. Это если говорить о проявленном, то есть о фактах вот этого, нашего, физического мира. А если речь идет о скрытых сторонах бытия?.. Всегда есть что-то, что нельзя выразить никаким языком, что может быть познано и понято только через личный опыт. Ну, все равно что объяснять Сережке, как живут во Франции, в Париже. В общих чертах он, может, и поймет, но прочувствовать не сможет, не прожив там какой-то отрезок жизни.

Нинка была похожа на свинку. В Париже она напоминала мышонка. А здесь потолстела, и Машке сразу пришло на ум сравнение со свинкой. Маленькие глазки, бегающие в испуге. Бегающие в поиске, куда бы спрятаться. Видимо, общение с живыми людьми ей доставляло неудобство. С живыми — то есть связанными с активной деятельной жизнью. Она, Нинка, ведь убегала от жизни.

— Я как в Москву съезжу, так больная всю неделю. Какой там у вас ужас! Чего всем надо?! Прут, лезут, нет? Ну ведь так, а? Здесь ведь куда лучше. Тихо, спокойно, никто не давит. Скажи, Сережа, а? Лучше ведь здесь…