Ночная школа

Я заглянул в глубины памяти и понял, что да, это, должно быть, и есть та школа, в которую мы ходили в детстве. Правда, многое изменилось. Двор теперь упирался в ряды крыш и печных труб, а тогда дальше на юг тянулась зеленая лужайка, полого спускавшаяся к ручью. Да и сама школа отнюдь не походила на кирпичное чудовище в окне. Я закрыл глаза и увидел ее такой, какой она была когда-то: небольшое деревянное строение из сероватых досок, поросших плющом, островерхая крыша цвета зеленого мха и ведущая на веранду длинная лестница, по которой мы шагали в класс.

— Нашу школу перестроили! — возмутился я. Боюсь, это прозвучало довольно нелепо.

— Когда я вернулся в этот город, — сказал Дорман, — я построил дом здесь, рядом со школой. Не знаю, почему я построил дом здесь, рядом со школой.

Во дворе зазвенел колокольчик. Дети, прекратив игру, выстроились в колонны. Забил барабан, и малыши зашагали в школу. Их ряды яркими лентами исчезали в открытых дверях здания. Барабан бил, дети маршировали — по двору, по коридорам, по лестницам, здание дрожало от резонанса, вызванного легкими шагами, а над этим шумом разносились команды учительниц, будто крики чаек над морем.

Барабан перестал бить, двери захлопнулись, повисло молчание. А затем послышался хор детских голосов.

— Так вот что я слышал ночью! — воскликнул я.

Но Дорман ответил:

— Это были не они. Ты слышал других.

Я его не понял.

* * *

И на следующую ночь я остался у Дормана, ведь мне было все равно, а хозяин настаивал. И в этот раз я спал так же беспокойно. Я замерз, одеяла казались каменными. Снова настойчиво звонил колокольчик. Металлический перезвон разносился по двору, эхом отражаясь от стен; у меня заболела голова.

Я встал с кровати и во тьме на ощупь добрался до одного из окон. Но когда раздвинул тяжелые шторы, ничего не увидел, кроме непроницаемой тьмы. Впрочем, довольно скоро темнота отступила, и я стал различать смутные очертания. Увидел двор, школу… Это было небольшое деревянное строение с островерхой крышей. Одна из стен поросла плющом, а на веранду вела длинная лестница.

Двор внизу был будто расчерчен в линейку. Но линии эти двигались, словно живые. Через какое-то время я понял: во дворе рядами выстроились дети — множество серьезного вида малышей с учебниками под мышкой.

Я попытался сосчитать их, но их было слишком много. Тогда я принялся считать ряды, но и это оказалось непросто, ведь они двигались, словно волны. Они тянулись от школы до забора, а затем сворачивали куда-то вбок и терялись во тьме вместе с лужайкой из моего детства. Я не видел, где они заканчиваются, но чувствовал, что там, в темноте, их скрывается великое множество.

Колокольчик перестал наконец звенеть, ему на смену пришел барабан. Ряды детей затрепетали, словно под порывом ветра, маленькие фигурки чуть наклонились и двинулись вперед, их легкие шаги отдавались в ночи, словно биение огромного сердца. Всё новые ряды проходили под окном, выныривая из чернильной пустоты на юге. Они сворачивали во двор, маршировали по гравию, по ступенькам, затем исчезали в дверях. Там были сотни, нет, тысячи детей. Лестница и старое здание содрогались под их шагами. Барабан бил, малыши продолжали шагать, а я чувствовал, что ночная тьма все еще скрывает бессчетные ряды, идущие на смену. В воздухе разносились резкие приказы учителей.

— Сейчас пойдет наш класс, — произнес старческий голос. — Тот, в котором мы учились.

Я обернулся. Дорман сидел у соседнего окна в дорогом красном кресле. Он тоже смотрел во тьму, прижавшись лицом к стеклу.

— Как это «наш класс»… как это «наш класс»?! — пробормотал я.

— Наш класс. Ты ведь поймешь, если это будет другой класс.

А затем и вправду показался наш класс. Наши товарищи из детства. Они строем вышли из ночной тьмы на юге, свернули во двор, прохрустели по гравию и стали подниматься по лестнице на веранду.

Прижавшись к стеклу у соседних окон, два старика смотрели на них, слушая знакомый стук башмаков. Когда наши однокашники проходили мимо, Дорман называл их по именам и рассказывал о судьбе каждого. Я увидел Джека Беннета, сына мясника, и вспомнил, что все еще должен ему стеклянный шарик; увидел рыжеволосого Джека Стирнса, его вздернутый нос и стеклянный глаз, которому мы все дивились и которым восхищались; Роско Миллера, который стал банкиром; Старра, умершего в какой-то канаве; расшибшегося в лепешку Перри. По другой лестнице, скрытой от нас зданием школы, должно быть, поднимались девочки, и я знал, что среди них должна быть одна — хрупкая и голубоглазая — ах, как же хорошо я помнил ее!

— Но все, о ком ты рассказываешь, умерли, — сказал я.

Дорман, не отрывая взгляда от окна, ответил:

— Да, я заметил. Все, кто проходит мимо нас, умерли.

Спустя мгновение он добавил:

— Все, с кем мы учились, уже там. Класс почти в сборе.

А они всё шли и шли, и Дорман продолжал называть имена и рассказывать. Кто-то разбогател, кто-то обнищал, у кого-то жизнь сложилась трагически, у кого-то была сродни комедии, но все они уже умерли.

Я увидел Ральфа Дорна — в школе он был моим лучшим другом.