Ночная смена

— Вот кавай! Куда серьезнее. Рядом деревня Велигонты расположена. И еще Олики.

— Я первый раз слышу. Это далеко?

— Рядом. За Марьино.

Ну, Марьино я знаю.

Еще когда был совсем мелким одноклассник Никон нарассказывал, что там в болоте застряла «Пантера» — торчит только верх башни со всякими приборами-перископами и метрах в трех из воды выглядывает набалдашник дульного тормоза. И что там были громадные немецкие склады, которые наша артиллерия сожгла к чертовой матери. Мы воодушевились — и устроили вылазку. Родителям наплели чего-то, припасли харчей, питья — и поехали. Наверное, была такая же весна — и, прибыв на место, мы поняли, что в такой слякоти и мокром снеге нам в наших резиновых сапогах до «Пантеры» не добраться. То, что танк там стоял, мы не сомневались — благо видали за Лугой в дрище брошенный и влезший по башню в жижу наш танк — БТ. Мы до него добрались с большим трудом — топко слишком. А «Пантера» больше — значит точно не долезть. Пошли рыть склады. Склады оказались странными — под тонким слоем земли — толстенный слой жженых железяк, разорванные винтовочные гильзы — немецкие и французские, пули с выплавившимся из них свинцом, огрызки обойм — и все. Но много. Рылись в этом хламе, надеясь хотя бы свинца наковырять, но толку никакого. Думали, что он должен вниз стечь — а он зараза маленькими комочками — аккурат на пульку.

Зато нашли снаряд. Здоровенный, с насечкой от резьбы на медном пояске и с полурасквашенным взрывателем — оболочка была наполовину сорвана, торчали забитые землей какие-то деталюшки и чуть ли не пружинки.

Тогда эта чушка показалась нам здоровенной, но сейчас полагаю, это был банальный 152 миллиметровый. Немного опасаясь — из-за гнусного вида взрывателя — сделали носилки и с трудом отволокли подальше за деревню. Очень далеко отволокли. Ну во всяком случае мы так думали. Потому как замудохались изрядно.

Дальше собрали костерок, воткнули в него снарядец, подпалили все это и залегли метрах в двадцати — там яма была дельная — капонир, что ли старый.

Раньше мы такие чушки не рвали, а всякая мелочь на манер гранат и полковушечных снарядов и минометок не впечатляла.

Прождали пять минут, десять. К пятнадцати пошло. Все тихо. Костер что ли потух?

Тут и долбануло, хорошо никого не нашлось умного пойти глянуть — не выкатился ли снаряд из костра.

Хорошо нас тогда приложило, лежали некоторое время как глушенные рыбы.

А с неба комочки земли и веточки сыплются.

Особенно удивило — как гвоздануло по всему телу землей. Как с пары метров если бы плашмя упали. Говорим друг другу что-то, губы шевелятся — а не слышно, хотя не тишина вокруг. Глянули на костерок — тошно стало.

Вместо костерка в мерзлой земле воронка метра два диаметром, да в полметра глубиной, на воронке березы рубленные буквой зет лежат — и вместо полянки маленькой — поляна большая — все кусты и подлесок метров на десять сбрило — только огрызки торчат.

А Никон чуть не плачет — и губами шевелит интенсивно.

С трудом — но поняли — недалеко мы от деревни.

Надо уносить ноги.

Выкатились на дорогу — еще тошнее стало — там провода какие-то на столбах — так провода снесло прилетевшим куском дерева. Все, тикать надо.

Вышли в Марьино, идем такие милые дети, невинный вид соблюдаем, а местные кулаками грозят и ругаются.

Никон приссал, да и мы — тоже.

— Надо уходить шустро — а то и впрямь мильтоны приедут. Пошли через поля аэрации!

Мы сдуру и согласились.

Поля аэрации оказались местом, куда сливали фекалии, а потом растили капусту. Везде снег, а на этих чертовых полях — жижа. Чуть-чуть не до обреза сапог. Ох, и замаялись мы по этой жиже продираться. Так потом и не собрались на «Пантеру» глядеть, ну его к черту, это Марьино.

— Кого сопровождаем? — спрашиваю своего командира.

— Съемочную группу «Дом-3». А заодно «Остаться в живых» и «Последний герой».

— Это как?

— А так. Вторая компания уже такая — хотят быть сами по себе, не подчиняются директору завода, воду мутят — нахер с пляжа. На выселки. Кошка бросила котят — пусть вертятся как хотят. В мешках пара ружей. Рация коротковолновая. Жратва на три дня. Короче — набор «Счастье Робинзона». Понравится жить своим умом — на здоровье — одумаются — сеанс связи оговорен.

— А если разбойничать начнут?

— Виселицы видел у Завода?

— Нет.

— А они там есть. Так что — выбор их.

Один из пассажиров восклицает:

— Вы не имеете права так поступать с живыми людьми!

— Увянь! — веско велит Ильяс.

И тот вянет.

— Эй, живорезы — вот это местечко, что я говорил — обращается к Ильясу и мне водила — молодой парень, чернявый и покрытый густой многодневной щетиной. За рулем автобуса он выглядит аутентично, ни дать ни взять типовая маршрутка с типовым водителем. Тычет пальцем за окно. Там какой-то поселок вроде.

За окном — слева пожарище. Несколько домов сгорело — стоят коробки. У дороги валяется пара десятков тел — чуть ли не рядком — обгорелые, чернокопченые, в лохмотьях одежды. Поодаль — несколько таких же стоячих. Вроде даже двигаются.

— Во, второй с краю видите?

— Ага — отзывается глазастый Ильяс.

— Что, что там? — спрашивает с ужасом глядящий в окно пассажир.