Ночная смена

Винсент выхватывает их у меня из рук, отрывает одну с конца ряда и зубами разрывает уголок упаковки.

— Повезет, если этого хватит на два дня, — говорит он. — Хочешь, я надену его сам?

Это не столько вызов, сколько открытое приглашение. Я протягиваю руку и он передает открытую упаковку, а сам встает на колени передо мной, чтобы я могла продемонстрировать, как много помню из школьного курса сексуального воспитания. Презерватив неоново-розовый, потому что, конечно Нина подарила бы неоново-розовые презервативы в фольге с леопардовым принтом.

Я зажимаю кончик. Сворачиваю его. Абсолютно уверена, что ногти не проколют ультратонкий латекс.

— Та-да, — объявляю я с гордым видом.

— Отлично сделано, Холидей.

— Все эти занятия по анатомии человека действительно окупились.

Он закатывает глаза.

— Ложись на спину.

Моя голова с мягким свистом ударяется о стопку декоративных подушек. Растянувшись на пуховом одеяле, до меня доходит тот факт, что я обнажена выше пояса, а на Винсенте нет ничего, кроме неоново-розового презерватива.

Сердце сильно бьется о грудную клетку. Я ненадолго задумываюсь о том, как неловко было бы, если бы прямо сейчас у меня случилась остановка сердца.

— Итак, сейчас будет викторина? — спрашиваю я, конечно, в шутку, но голос выходит дрожащим и пронзительным. Винсент, должно быть, понимает, что я снова использую юмор в качестве защитного механизма, потому что серьезно качает головой.

— Никаких викторин. Никаких тестов. Никаких игр.

— Ой, — сглатываю я. — Хорошо.

Он похлопывает меня по бедру.

— Поднимись.

Я упираюсь коленями в матрас и становлюсь в полуприсед. Винсент стягивает джинсы с бедер. Я плюхаюсь обратно и позволяю вытащить одну лодыжку, а затем и другую из штанов. Я открываю рот, чтобы спросить, не забыл ли он про нижнее белье, но затем Винсент снова проводит руками по всей длине моих ног — ладони обводят каждый изгиб, веснушку, целлюлитное пятнышко, растяжку и место, которое я пропустила после бритья, — прежде чем зацепить пальцами пояс трусиков и снять их.

И вот, наконец, мы оба голые.

Это заняло достаточно много времени.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Винсент кладет нижнее белье на прикроватный столик, чтобы на этот раз мы его не потеряли, прежде чем забраться на матрас.

Шелест пухового одеяла, скрип каркаса кровати и стук дождя по окнам почти заглушают наше тяжелое дыхание. Почти. Я с трудом сглатываю, позволяя бедрам раздвинуться, чтобы Винсент мог устроиться между ними, его руки упираются в матрас по обе стороны от моих плеч. Кожа искрится электричеством везде, где наши тела соприкасаются. И когда я смотрю на Винсента, лица так близко, что могла бы сосчитать едва заметные веснушки у него на переносице, если бы хватило терпения. Серьезность ситуации тяжелым грузом ложится на мои плечи.

Девственность — это социальный конструкт.

Я знаю это. Знаю, что введенный в киску пенис, не изменит меня фундаментально как личность. На самом деле это не имеет большого значения. Но так оно и есть.

Я мягкая. Сентиментальная. Романтичная. И мне хочется возненавидеть себя за это, но потом вспоминаю, что сказала Нина: мне позволено чувствовать. Позволено дрожать от нервов и кружиться от волнения в равной мере, и позволено ощущать тяжесть этого момента всей своей грудью.

— Я на самом деле не знаю, что делаю, — предупреждаю я Винсента. — Поэтому, пожалуйста, не убивай меня, если сделаю что-то странное.

— Ничего не обещаю.

Я шлепаю его по бицепсу. Прекрасному, рельефному бицепсу.

Он выгибает бровь.

— Это самый сильный удар, который ты можешь нанести?

— Продолжай смеяться, и ты узнаешь, Найт.

Винсент прижимается губами к моему уху и шепчет:

— Шутка за тобой. Мне нравится, когда грубо.

Но он не груб. Он душераздирающе нежен, когда наклоняется вперед, мышцы на предплечьях изгибаются, как у живой скульптуры из греческой древности. Мой взгляд останавливается на его левом запястье — которое было в бандаже и перевязано в ту ночь, когда мы встретились — и сердце замирает. Вот оно.

Маленький момент наедине с собой прерывается, когда Винсент снова двигает руками, пытаясь найти опору получше на слишком мягком матрасе, и ставит руку прямо на прядь моих волос там, где они разметались вокруг головы.

— Ой, — шиплю я. — Волосы, волосы, волосы!

— Черт, извини.

Винсент быстро поднимает руку и вместо этого прижимает ее к стене за мной. Мы смотрим друг другу в глаза. Оба немного подавлены, но как только видим, что это взаимно, фыркаем и сдерживаем смех, как дети на задворках класса.

— Клянусь, я знаю, что делаю, — говорит Винсент.

— Конечно, конечно. Ты кажешься настоящим…

Он отрывает руку от стены, опускается между нами и погружает в меня два пальца.

— Блять, — выдыхаю я.

Думаю, Винсент пытается одарить меня той самодовольной улыбкой, которую всегда надевает, когда ему удается доказать, что я неправа, но его веки трепещут, когда тот проводит пальцами по напряженным мышцам, а затем медленно, ищущими движениями втягивает и разжимает их.

— Черт, Кендалл, — ругается он. — Почему ты такая мокрая?