Ночник. 365 микроновелл

Они постепенно выходят из лифта, остается несколько человек, и тут все начинают ругаться и спорить, кто будет укладывать наши вещи – то, что мы привезли с собою в Америку, какие-то экспонаты. Теперь их надо везти обратно, домой.

Никто не хочет. Все выразительно молчат.

Тетка с красивым портфелем и волосами, собранными в хвост, сидит на пуфике и говорит, что пальцем не притронется к багажу, и вообще гори оно всё огнем, и на самом деле мы ее с кем-то спутали, потому что она не обязана…

Лифт между тем продолжает ехать вверх. В лифте светло – в нем есть окна.

Тоскливое чувство: чужие и неприятные люди вокруг, чужая страна. Надо что-то делать, но непонятно – что, зачем, как, когда. Растерянность.

Гонщик

Сижу на ограждении стадиона, то есть на стенке, которая отделяет беговую дорожку от зрителей.

Лето, ветерок. На стадионе никого. Я один здесь.

По кругу ездит автомобиль спортивного вида, гоняет туда-сюда, то по часовой стрелке, то против. У него открыт капот, а под капотом пусто. Двигателя нет. Или двигатель сзади, а спереди багажник, который открыт, как пасть. И я в эту пасть кидаю камешки, когда автомобиль проезжает мимо. Стараюсь попасть. Иногда удается, и я радуюсь. И совершенно не боюсь, что гонщик остановит машину, выскочит и начнет скандалить.

Кажется, мы с гонщиком приятели.

Сравнение

Пустая, совершенно пустая комната, которую я зачем-то стараюсь запомнить во всех подробностях. Это трудно, потому что подробностей нет, потому что комната совсем пустая и полутемная. Зачем это?

А вот зачем: меня ведут в соседнюю комнату, которая точно такая же пустая и полутемная, и я должен ее то-же запомнить и найти какое-то отличие от предыдущей комнаты.

Пушкин

За столом много народу, мужчины и женщины. Все посылают друг другу записочки с отрывками из стихотворений Пушкина. Пишут, свертывают в фантики, щелкают по ним, фантики летят по полированному столу.

Ловят, развертывают, читают, хохочут. В стихотворных цитатах – какой-то смысл, какие-то намеки.

Такая вот веселая, галантная, старомодная игра.

А я вдруг напрочь забыл все стихи Пушкина, которые знал. Вспомнил только «Отцы пустынники и жены непорочны».

При чем тут отцы-пустынники? И особенно жены непорочны? Люди веселятся, ухаживают, острят… Мне досадно и неловко.

Руки

В гробу лежит покойница. Серые седоватые волосы закручены в пучок. Лежит она как-то неправильно. Я поднимаю покрывало и вижу – у нее руки сложены на левом бедре. Я пытаюсь сложить их по-церковному, на груди. Не получается, руки сами собой складываются слева внизу. А потом – справа внизу. Что делать?

Голос сзади: «Да ладно возиться-то! Сейчас цветочками прикроем, и всё».

Ребята в синих халатах подходят.

Прикрывают цветочками, и всё.

Англичанка

Возвращаюсь в Москву без денег, без документов.

Совсем раннее утро. Пять, начало шестого. Автобус останавливается, я выхожу.

Автобус вроде тех, которые возили пассажиров из аэропортов к аэровокзалу на Ленинградском проспекте. Наверное, сейчас таких уже нет, или почти совсем нет, потому что к аэропортам ходят электрички.

Кстати, в автобус меня посадили из милости: денег у меня не было.

Я стою под эстакадой, которая идет от Остоженки к Комсомольскому, поверх Садового кольца. Жду, когда откроют станцию метро. «Парк Культуры», радиальная.

Денег нет, чемоданов и сумок тоже нет. Хотя нет!

Какие-то сумки всё-таки есть, но нет самого главного – нет портфеля. А в нем бумажник.

Готовлюсь к тому, что сейчас придется просить контролера, чтоб пустил бесплатно, придется рассказывать про свои злоключения…

Начинаю вспоминать, как это случилось. Вспоминаю какую-то внезапную ужасную спешку, какое-то «быстрей, быстрей, а то все здесь останемся!», какой-то бег, чуть ли не на ходу натягивая и застегивая одежду.

Рядом со мной, под этой эстакадой, стоит и тоже ждет открытия метро какая-то женщина. Вернее, обыкновенная тетка. Похожа на простую русскую бабу. То есть самая настоящая простая русская баба: нос картошкой, рыжая крашеная челка, конопатый лоб; закутана в серый шерстяной платок.

Она достает из кармана мелочь и приговаривает: «Сейчас пятачки поищу, вот, вот пятачки на метро у меня».

Люди, которые к тому моменту уже скопились под эстакадой, двинулись к метро, потому что оно открылось.

Я сначала хочу попросить у нее пятачок. Но тут же соображаю, что в метро уже сто лет нет никаких пятачков. Уже давно пятачки заменили на жетоны, а жетоны – на магнитные карточки. И пятачков – таких больших, медных – давно уже нету.

Кто же она такая, обыкновенная тетка, простая русская баба, которая приготовила пятачки на метро? Конечно, она шпионка.

И я кричу этой тетке: «Да ты шпионка! Милиция! Вот шпионка!»

Она злобно зыркает на меня и скрывается в толпе.

Я смотрю ей вслед, вспоминаю ее внешность – и понимаю, что никакая она не русская тетка, а типичная англичанка.

Урок

Учительница иностранного языка грозит мне пальцем.

Какого языка? Не помню. Кажется, английского.

Это частный урок, у нее дома.