Ночной администратор

– Ты еще спишь, cocotte?[21] Как себя чувствуешь? До свадьбы осталось четыре недели, mon p’tit chou[22]. Гуляешь последние денечки…

Однажды мать пришла затемно, когда Джонатан еще лежал в постели Ивонны. Но, к счастью, она не стала зажигать свет.

Они прикатили в мотель в Толерансе в нежно-голубом «понтиаке» Ивонны, и, слава Богу, он настоял, чтобы она вышла из номера раньше него, потому что, подходя к своей машине, еще пропитанная его запахом, она, к ужасу своему, заметила Мими, которая припарковалась чуть поодаль и прямо из машины, рот до ушей, махала ей рукой.

– Tu fais visite au[23] шоу? – прокричала Мими, опустив стекло.

– Угу.

– C’est super, n’est-ce pas? T’as vu[24] платье, короткое, черное? Tres[25] открытое, tres сексуальное?

– Угу.

– Я купила его! Toi aussi faut l’acheter! Pour ton trousseau![26]

Они занимались любовью в пустой гостиной, пока мадам отлучалась в супермаркет, и в чулане под мансардой. Страсть сделала Ивонну безрассудной. Риск действовал как наркотик. Целый день уходил на то, чтобы улучить момент и остаться с ним наедине.

– Когда ты пойдешь к священнику? – спросил Джонатан.

– Когда буду готова, – ответила Ивонна с игривой серьезностью, напомнившей Софи.

Она решила, что готова, уже на следующий день.

Старый кюре Савиньи никогда не разочаровывал Ивонну. С детства она поверяла ему свои заботы, радости и тайны. Когда отец набросился на нее с кулаками, старый Савиньи успокоил и утешил ее. Когда мать чуть не свела ее с ума, старый Савиньи снова привел девочку в чувство и добродушно посмеялся вместе с ней над глупой женщиной, время от времени впадающей в слабоумие. Когда Ивонна стала спать с мальчиками, старый Савиньи ни разу не упрекнул ее. Когда она призналась, что перестала верить в Бога, кюре опечалился, но девушка продолжала каждое воскресенье посещать его после мессы, на которую больше не являлась, причем прихватывала с собой чего-нибудь из «Бабетты», бутылочку вина или, как на этот раз, виски.

– Bon[27], Ивонна! Садись. Боже мой, ты сияешь, как яблочко! Что это у тебя в руках? Это ведь я должен делать тебе подарки к свадьбе!

Старик выпил за ее счастье, откинувшись в кресле, уставившись слезящимися, старыми глазами в бесконечность.

– В Эсперансе мы всегда должны были любить друг друга, – произнес он так, словно находился в церкви, где читал наставления вступающим в брак.

– Знаю.

– Только вчера каждый из нас был здесь чужестранцем, без семьи, без родины, каждый чуточку боялся прерий и индейцев.

– Знаю.

– Поэтому мы сплотились. И полюбили друг друга. Это было естественно. И необходимо. И мы посвятили наше согласие Богу. И нашу любовь. Мы стали его детьми посреди пустыни.

– Знаю, – еще раз повторила Ивонна, жалея, что пришла.

– И вот мы стали добропорядочными гражданами нашей страны. И горожанами Эсперанса. Эсперанс повзрослел. Это замечательно, это прекрасно, это по-христиански. Но это скучно. Как Томас?

– Томас великолепен. – Ивонна потянулась к сумочке.

– Но когда же ты приведешь его ко мне? Ты не позволяешь ему приехать в Эсперанс из-за матушки, но пора подвергнуть его испытанию огнем! Тест на несгораемость. – Они вместе посмеялись. У Савиньи бывали такие прозрения, за которые Ивонна его и любила. – Надо здорово постараться, чтобы заарканить такую девушку, как ты. Он полон страсти? Влюблен по уши? Пишет по три раза на дню?

– Томас – сама забывчивость.

Они снова посмеялись, причем добрый кюре повторял вслух «забывчивость» и качал головой.

Ивонна открыла сумочку и извлекла две фотографии, завернутые в целлофан. Протянула одну кюре. После чего подала очки в металлической оправе, лежавшие на столе. И терпеливо дожидалась, пока старик не рассмотрит фотографию как следует.

– Это Томас? Бог мой, да он классный парень! Почему ты раньше не сказала? Забывчивость? Сила? Твоя матушка должна бы припасть к ногам такого человека!

Не переставая восхищаться Джонатаном, кюре наклонил фотографию так, чтобы на нее лучше падал свет.

– Я хочу вытащить его куда-нибудь в медовый месяц, сюрпризом, – объяснила Ивонна. – Но у него нет паспорта, и я хочу вручить ему его прямо у алтаря.

Старик уже шарил по карманам в поисках авторучки. Авторучка была у Ивонны наготове. Перевернув обе фотографии лицом вниз и пододвинув их к священнику, она смотрела, как тот медленно, как ребенок, выводит свою подпись – сначала на одной, потом на другой (подпись церковного чина, которому законами Квебека дано право сочетать людей браком).

Ивонна снова открыла сумочку и извлекла на этот раз незаполненный бланк ходатайства «Formile A pour les personnes de 16 ans et plus»[28] и показала место, где кюре должен был еще раз расписаться – теперь уже в качестве свидетеля, лично знакомого с просителем.

– Но сколько же времени я его знаю? Я же его, негодника, даже не видел!

– Пишите – всю жизнь, – подбодрила Ивонна, наблюдая, как старик выводит «la vie entiere»[29].

«Том, – ликуя, телеграфировала она в тот же вечер. – Церкви нужно твое свидетельство о рождении. Пришли срочно на адрес «Бабетты». Люби меня крепко. Ивонна».