Ночной карнавал

Ну вот ты и показал, кто ты такой на самом деле, благовоспитанный барон, великий лицедей. Безупречно же ты притворялся. Во всей Эроп лишь она, Мадлен, знает, кто ты такой. Твой чертов смит-вессон я дала Князю. Ему он нужнее, чем мне. Я и от ваших пуль уйду, если захочу. А теперь прыжок в сторону! Кульбит! Па! Еще па! Еще антраша!.. Ну, выкинь же коленце, барон! В вальсе я это тебе разрешаю. Повеселись от души! Ты, не умеющий веселиться! Ты, не знающий живых чувств!

Он сцепил ей плечи руками.

— Где записи?!

— А пошли к черту ваши записи.

Музыка. Музыка, и она крутит их, вертит, обворачивает подол рубахи Мадлен вокруг колен барона.

— Где записи, дрянь?!

Музыка гремит. Музыка торжествует.

— Там.

— Где?!

Его лицо перекосила гримаса ненависти, но они продолжали танцевать, они кружились в танце, и со стороны казалось, что на бароне надета страшная маска восточного чудища с оскаленными зубами и вытаращенными глазами.

— Я немного постояла с ними на берегу пруда… если бы был лед!.. я бы прорубила во льду полынью… Черная вода… Ныряйте, если хотите.

Они кружились и вертелись в такт музыке, и музыка сейчас владела ими.

Они не могли остановиться.

Вместе с ними танцевали все — весь огромный зал, все люди, животные, птицы и чудовища, все цари и богдыханы, все завоеватели и осужденные, весь зимний парк, весь карнавальный спятивший Пари, вся Эроп, весь необъятный мир. Все танцевало, заходилось в танце, задыхалось от танца, умирало в танце, чтобы в танце родиться вновь.

— Ты врешь, стерва!

— О нет. Хоть я и могу врать. Я устала от вранья. Я хочу жить без вранья.

— У тебя не выйдет! Зачем ты лжешь мне?!

— Танцуйте, барон, танцуйте! Вы не чувствуете музыки. Вы мне все ноги отдавили.

— Остановись, сволочь!

— Если я остановлюсь сейчас, в вихре, мы упадем, и нас затопчут. Вы ведь не хотите, барон, чтобы вас затоптали?!

Музыка кружила их. Они задыхались.

— Ты правда утопила тетради?!

— Правда.

Князь ушел уже далеко. Уже очень далеко.

Возможно, сейчас он подбегает к вокзалу Сен-Сезар.

Он встанет под часами и будет стоять. Дожидаться ее.

Нет, он будет благоразумен. Он не будет торчать на виду. Он спрячется за парапетом, за вокзальным киоском, где тетки в грязных рюшках продают безе и подгорелые круассаны. Он станет в тень. Он будет следить, когда она появится из-за угла.

И он не бросится к ней. Он будет осторожен. Он дождется, когда она поравняется с ним, выйдет, закинет голову, поглядит на часы, возьмет ее нежно за руку и скажет, целуя ее ладонь:

«Ну, Мадлен, дорогая, ты опять опоздала. Но я на тебя не сержусь».

Нет! Он бросится к ней!

Бросится и обнимет!

Наперекор всему.

Назло всем вам, шпики, соглядатаи, вечные надсмотрщики, покупатели чужих жизней.

Барон приблизил перекошенное лицо к ней и сказал резко и отчетливо:

— Тогда все. Можешь помолиться на ночь, Дездемона.

Подобие насмешливой ухмылки тронуло под усами его губы.

Ах ты, бедняга, а я рассмотрела тебя вблизи, и сколько же у тебя седых волос появилось. Да, старишься ты, несчастненький. А мне вот не делается ничего. И красота моя умрет вместе со мной.

Ты выждала, Мадлен, до последнего. Все. Теперь можешь бежать. Выворачиваться.

Ну, где твоя хваленая смекалка?!

Краем глаза, крутясь в танце, она видела, как люди в медвежьих, тигриных, ягуарьих, волчьих, крокодильих масках озираются. Ищут глазами кого-то в толпе. Шныряют. Расталкивают танцующих руками, локтями. Рыскают. Кое-кто, в раздражении и досаде, уже и маску с себя сорвал. Употел. Упарился. Да видно сквозь прорези и дырки для глаз плохо. И рожи у них без масок злые. Будто им не дали любимую конфетку в награду за труды.

Чего вы ищете, ищейки?! Кого?!

До слуха Мадлен донесся хриплый шепот:

«Ушел!.. Ушел…»

Ага, ушел. Да, ушел. Ушел Князь. Спасся. И она тоже спасется. Она! Бойкая Мадлен! Она не из таковских, чтобы за здорово живешь подставлять себя под пули. Или под пытки. Да, ей однажды снилась дыба. И князей в Рус пытали. И смердов. И восставших крестьян. И матерых разбойников. Да она не дастся ни пытке, ни пуле, ни петле. Она полна жизни. Она живуча. Она кошка. Она Львица. Ее ранят — она рану залижет, уползет в пустыню. В снежную пустыню, к отцу Дмитрию. Он-то уж ее выходит.

Музыка, греми! Музыка, не останавливайся! Кружи нас! Закружи нам головы! Заверти нас в безумье!

Да, мир безумен, и в безумном танце я смеюсь над татями и убийцами, и в безумном веселье играю собственной жизнью. И я еще станцую канкан в Красной Мельнице, девочки. Еще сяду на шпагат. Еще вздерну ногу выше головы. Выше… выше…

Музыка оборвалась внезапно.

Барон отшвырнул Мадлен от себя.

Она упала в гущу прекратившей танцевать толпы, ударившись о чьи-то плечи, локти, колени.

Ее поймали чужие хищные руки. Сжали. Вцепились в нее.

— Держите ее крепче! Это шпионка!

Женский визг. Резкий мужской хохот. Истерика. Свистящий шепот сплетни.