Ночной маршрут

А потом темнота, в которой ты начинаешь рисовать рукой мое тело. Ты должна нарисовать меня заново. Прежний я утонул в тебе, его уже нет. От него осталась соленая липкость, горячее острое воспоминание в мягком коридоре плоти. Я чувствую твои пальцы на груди и дышу. Я чувствую твои пальцы на губах и говорю. А теперь — смотрю. Дотронься до меня еще раз, пожалуйста; разбуди заново, пожелай.

Тебя слишком много во мне. Слишком много вокруг меня. Куда делась моя неповторимость, моя свобода, везде только ты, в волосах, под кожей, в газете, на экране, на плакатах, на рекламных листках, твой голос просачивается из громкоговорителей, твоим запахом пропитаны духи, офисы, туалеты, я хочу наконец освободиться от твоих чар. Я хочу отойти от тебя. Я когда-то читала, как в джунглях путешественник заметил на ветке двух поедающих друг друга богомолов. Они умирали от боли, брюшки медленно исчезали в зеленоватых челюстях, но ни один из них не смог перестать. Ни один не смог умереть. Они исчезали вместе. Ты ранишь меня. Это ты меня ранишь. Ты чудовище. Позволь мне уйти. Это ты чудовище. И куда ты пойдешь, огромное чудовище? Что ты делаешь, маленькое, ядовитое чудовище. Иногда мне хочется тебя ударить. Так ударь, если сможешь. А ты дай сдачи, если хочешь. Я ведь могу тебя убить. Попробуй. Попробую. Ну, давай! Я не могу тебя выносить. Я не могу жить без тебя. Я тоже не могу жить без тебя. Сопротивляйся. Я ненавижу тебя. И я тебя ненавижу. Я люблю тебя. Но ты же меня ненавидишь. Все равно. Я тебя тоже. Сопротивляйся. Вот мое тело. Вот я. Сопротивляйся. Не убегай, сопротивляйся.

Маленькая пушистая смерть

Был март, а может, конец февраля: никакое время года, мокрое и слякотное, когда ничто еще не предвещает весеннего пробуждения, а от Рождества не осталось даже воспоминаний. Мы с Лидусей ужинали, глядя в телевизор. Говорить не хотелось — мне уж наверняка, но и ей вроде тоже, хотя между спортом и погодой я поймал краем глаза ее обиженный взгляд. Рот у меня был набит кусками бутерброда с сыром и паприкой, собственно, лучше всего сейчас было бы пойти спать, но ведь еще рано — кто же ложится в такое время? — а следующие несколько часов пугали своей пустотой. Я потянулся за газетой, спросил: что после новостей? Лидуся ответила: ничего, я уже проверяла. Понятное дело, не было ничего, что хотелось бы посмотреть, ничего, что хотя бы можно было уговорить себя посмотреть. Потом мы выслушали, что завтра ожидается дальнейшее выпадение осадков в виде дождя со снегом, что в Сувалках температура минус четыре, в центральном районе около нуля, ветер восточный, слабый до умеренного — и когда началась реклама, я со вздохом выключил телевизор. В наступившей тишине слышались только тихое позвякиванье наших колец о ручки чашек, хруст разгрызаемой паприки, негромкое бульканье заглатываемого чая. А вообще, как прошел день? — спросил я наконец деревянным голосом: это должно было означать, что в принципе я жену люблю, но не жду от нее ни исчерпывающего ответа, ни каких-либо откровений. Тихо! — ответила она.

Я удивленно поднял голову — странно, что вопрос, который я, в конце-то концов, задаю уже много вечеров кряду, именно сегодня вызвал столь резкую реакцию, — но Лидуся, склонившись над столом, смотрела, нахмурив брови, мимо меня, в темноту прихожей, а значит — понял я — там происходит нечто интересное — и тоже стал прислушиваться. На фоне монотонного гула машин с ближайшей улицы и кряхтения лифта что-то жалобно пискнуло. И еще раз. Ребенок? — попыталась угадать Лидуся. Не лучшая тема для возможной беседы. Ребенок? — переспросил я. На лестнице? — И пожал плечами: наверное, живность какая-нибудь. Лидуся посмотрела на меня; кажется, впервые за сегодняшний день мы встретились взглядами; какая живность, не то спросила, не то просто сказала она, ведь плачет же.

Я понял, что, если буду сидеть так и дальше, очень скоро меня сочтут бессердечным чудовищем, а потому встал и направился к двери. Вероятность того, что нам на половичок подбросили новорожденного младенца, была невелика, требовалось как можно быстрее с этим разобраться и вернуться к бутерброду с сыром. Я отодвинул задвижку, повернул ручку и, поскольку на площадке царила темнота, шагнул к выключателю. Осмотрелся. Было пусто и тихо, только где-то далеко отдавались эхом позывные рекламного блока первой программы.