Ночной мороз

— Где тебя носило утром? — спросил он с мягким укором. Порой Кронберг с трудом понимал, что достаточно важная часть полицейской работы делается за пределами бетонных стен полицейского отделения.

— По делам ездила.

— Я тебя искал. Знаешь, мне кажется, я нашел кое-что о Ханне Хаммерсенг.

— А я как раз звоню, чтобы спросить, как продвигаются поиски.

— Ни шатко ни валко. Но говорю же, кое-что я раскопал.

— Наконец-то.

— Так как ее имя, где-то примерно году в восьмидесятом, перестает упоминаться, я подумал, что она просто-напросто могла сменить его.

— И?..

— Вообще-то так оно и оказалось! — Он попытался скрыть торжество, сквозившее в его голосе, но у него не очень-то вышло. Кронберг вовсе не был такой уж конторской крысой, какой многие привыкли его считать. Просто энергию свою он направлял в то русло, куда мало кто совался. — Вступив в брак с тем пакистанцем, Ханне Хаммерсенг стала Ханне Рахманн. Затем, в восемьдесят восьмом, она вновь обратилась за разрешением сменить имя. Знаешь, как ее стали звать?

— Ну, выкладывай!

— Радха Кришна!

— О Господи!

— Вот именно.

— Это вроде индийская богиня, так, что ли?

— Возможно, я в этом не особо силен. Однако датские власти считали, что и так сойдет.

— Получается, тебе надо заново начинать и разыскивать Радху Кришна, родом из Хамара, с Сосновой горы?

— Похоже на то.

— Спасибо тебе, Кронберг, Трульсен будет в восторге.

— Да уж, могу себе представить, именно поэтому я сначала решил рассказать об этом тебе. — Она услышала, как он залился смехом, а потом положил трубку.

В стопке перед ней, с самого ее верху, лежала подшивка рисунков, которые они нашли в архиве на вилле Скугли. На обложке неровными буквами было выведено: «хАННе хАМЕрСЕНг, 1-й Б». Обложка представляла собой листочек, прикрепленный к стопке двумя перевитыми шерстяными ниточками — синей и красной. Под именем была нарисована фигурка, изображающая, очевидно, девочку: маленький худенький человечек с двумя точечками-глазками на бумажно-белом лице. Она стояла на холме, небрежно закрашенном быстрыми зелеными штрихами. Над ее головой нависала темная туча. А над тучей она написала: «бОГ ЗЛОЙ».

28

— Как по-твоему, мог Георг Хаммерсенг заниматься растлением детей?

Еще один ужин прошел под знаком примирения. В обычный будний день он подал на стол куриную грудку, тушенную в белом вине, и запеченный фенхель (видно, она попала в яблочко, подарив ему на Рождество кулинарную книгу Джейми Оливера). Но она сразу же осознала, что тревожить мирный вечер таким прямым вопросом не стоило. Сейчас они разговаривали и работали вместе, но кое-где лед был еще слишком тонким. Нет, его реакция не была неожиданной или плохой.

— По-моему, нет… А почему ты так думаешь? — Она чувствовала напряжение, заметив, как он словно отстранился от нее, замкнулся в себе, впадая в тяжелое скрытное состояние, так что ей не удавалось достучаться до него, и ни хитрости, ни подстрекательства не помогали.

— Я наткнулась на рисунки, — поспешила она объяснить, — Ханне Хаммерсенг нарисовала их в начальной школе. Если бы существовал альбом с рисунками детей, над которыми надругались, то ее рисунки непременно туда попали бы. Это хоть что-то объясняло бы.

— То, что она исчезла, — ты об этом? — ответил он. Сидя по другую сторону стола, он был бесконечно далек от нее.

— То, что она бесследно исчезла. То, что мы не нашли ни одной открытки, ни одного письма от нее. В тех бумагах, которые мы просмотрели, нет ни единой ее весточки родителям. Словно Георг с Лидией внезапно стали бездетными.

— В этом-то и заключается один из главных вопросов… — ответил он, но его ответ завис в воздухе.

— И что?.. — Его молчание не смогло удержать ее. — Это объясняло бы, почему Георг Хаммерсенг горы сдвигал, пытаясь разыскать дочь, когда она, так сказать, «затерялась» в Дании. Насильники собственных детей часто испытывают болезненную привязанность к собственным жертвам, это же общеизвестно.

— Случается и обратное, — пробормотал он.

— Верно, но, очевидно, с ними этого не происходило!

— Ну, может, здесь и кроется что-то такое, — он казался почти подозрительно спокойным, — но результат от этого не меняется: Клаус работал в нефтяном секторе в Венесуэле, где и пропал. Для этого есть дюжины веских причин: преступность, нестабильная политическая ситуация, алкоголизм, личные неудачи, болезни… И то же самое с ней: жизнь вместе с хиппи в Копенгагене, свободная любовь и наркотики, наркопоездки на Восток, заигрывание и связи с представителями других культур, личная неустроенность… Мы даже не знаем, действительно ли она исчезла в Дании.

— Нет, это мы знаем точно. — Она знала, что ей следовало держать язык за зубами, но все же выболтала о последней находке Кронберга: ей хотелось стряхнуть с него эту напускную отстраненность, почти граничащую с равнодушием и казавшуюся ей от начала до конца деланой.

— Радха Кришна… — задумчиво сказал он, избегая ее взгляда, — вот так имечко.

— Она сменила имя в восемьдесят восьмом. Тогда эпоха хиппи для большинства уже закончилась.

— То есть для тех, кто остался в живых.

— Можно и так сказать.