– Ну… тогда ты понимаешь и то, почему я на это решилась. Почему убила врача, который не поверил мне, когда меня терзали боль и ужас; писателя, который своим извращенным умом изобретал новые оригинальные способы истязаний, вдохновлявшие моего мучителя; журналиста, из-за которого меня отняли у матери, когда мне было девять лет…
– Джека Харта?
– Джека Харта. Несмотря на свою говорящую фамилию[38]
, сердца у него нет! Его я убивала с особым удовольствием. Он строил свою карьеру на несчастьях других, зарабатывал деньги на чужих слезах и горе. Он считал себя героем, написав о моей матери… о моем тяжелом детстве… Но я умела выживать рядом с ней, потому что в глубине души она меня любила,– Могу себе представить, – ответила Эрика, вновь отпрянув, поскольку Симона истерично рассекла воздух острием ножа.
– НЕТ, не можешь!
Эрика прижала ладони к лицу.
– Простите, и вправду не могу. Прошу вас, Симона. Все кончено, позвольте помочь вам.
– По-твоему,
– Успокойтесь. – Эрика выставила вперед ладони, пытаясь защититься от ножа Симоны, которым та размахивала почти перед самым ее носом.
– Ну же, будь честной, Эрика. Разве ты отказалась бы от возможности уничтожить всех тех мужчин, которые стали архитекторами твоего будущего? Мужчин, которые испортили тебе жизнь? Джерома Гудмэна, например? Наркоторговца, который убил твоего мужа и твоих друзей? Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не поступила бы так же, как я. Взяла бы дело в свои руки и отомстила!
Эрика судорожно вздохнула. Она почувствовала, как пот, стекая со лба, разъедает глаза.
– Скажи! Скажи, что ты поступила бы так же!
– Да, я поступила бы так же. – Эрика сознавала, что говорит это в угоду Симоне, чтобы остаться в живых, но сознавала и то, что отчасти понимает Симону, и это потрясло ее до глубины души. Она заскользила взглядом по комнате, пытаясь придумать, как ей вырваться.
– Не отводи глаза! – заорала Симона.
– Простите, – извинилась Эрика, изо всех стараясь не утратить способность мыслить здраво. Она понимала, что находится на волосок от смерти. – Симона, я знаю, что он обварил вас кипятком. Ваш муж. И я пытаюсь понять вашу боль, ваш гнев. Помогите мне понять больше. Покажите, что он сделал с вами.
Симона задрожала, по щекам ее потекли слезы.
– Он изувечил меня. Изувечил мое тело. – Она схватила нижний край футболки и задрала ее. Эрика охнула, увидев ядреный закручивавшийся шрам во весь живот и грудную клетку Симоны. То место, где некогда был пупок, стягивала лоснящаяся кожа.
– Я так вам сочувствую, Симона, – произнесла Эрика. – Я вас так понимаю. Смотрите… Смотрите: вы такая храбрая, мужественная женщина.
– Да, я храбрая… – всхлипывала Симона.
– Да, вы храбрая. И вы с гордостью показываете свои шрамы, – сказала Эрика.
Симона выше задрала футболку, и в ту же секунду, как ткань поднялась к ее лицу, Эрика отклонилась назад и ногой ударила Симону в обезображенный живот. Симона согнулась, вскрикнув от боли. Эрика метнулась к выходу, но Симона быстро оправилась и вцепилась в нее. Они врезались в дверь с непрозрачным стеклом. Эрика брыкалась, отбивалась. Ей удалось оторваться от Симоны и добежать до середины коридора, где та снова ее нагнала.
– Ах ты дрянь! – заорала Симона, бросаясь на Эрику. Они упали на бетонный пол в дверях ванной. Эрика перевернулась на спину, и Симона, нависнув над ней, ударила ее кулаком в лицо. Потом еще раз. Из глаз Эрики посыпались искры, она начала терять сознание.
– Лживая тварь, – прошипела Симона. Эрика почувствовала, как ее поволокли по холодному полу ванной и потом подтянули вверх, усадив спиной к холодному фаянсу унитаза. Она увидела над собой маленькое личико Симоны с заостренными чертами лица, а в следующее мгновение глаза затмила пелена: у нее на голове оказался полиэтиленовый пакет. Тот самый пакет, с помощью которого Симона убила Кита.
Эрика услышала, как полиэтилен затрещал от ее дыхания, в ушах у нее зашумела кровь, и затем почувствовала, как на шее у нее затягивается шнурок. Симона сидела на крышке унитаза и, обеими ногами зажимая Эрику, так что та не могла пошевелить руками и подняться с пола, продолжала затягивать шнурок. Эрика давилась, разевала рот, а пакет вокруг ее головы раздувался.
– Ты сдохнешь здесь, а я уйду. И ты останешься тут гнить одна-одинешенька, – шипела Симона, крепко держа Эрику.