Ночной пассажир

Сорок четыре миллиона лежали здесь, на дне моей машины! Не насмешка ли это! Чуть ли не каждую неделю «Франс-Суар» печатает сообщения об убийствах шоферов такси из-за каких-нибудь пятнадцати тысяч франков, и это в пригородах Парижа! А мы едем одни, ночью, среди лесов. И пачки купюр — сорок четыре миллиона — лежат рядом в сумке. Какой соблазн для первого встречного подлеца! Только затормозить — и гаечный ключ вот он, под рукой. Кто заинтересуется трупом алжирца, валяющимся на краю дороги? Я уже видел заголовки газет: «Североафриканский терроризм!», «Сведение счетов между алжирцами!». Преступление, которое безнаказанно сойдет с рук, что и говорить! И сорок четыре месяца сладкой жизни на Лазурном берегу…

К счастью, мои мысли не пошли дальше в том же направлении. Наоборот, я был необычайно тронут оказанным мне доверием: моя честность не ставилась под сомнение! Но тут же я вспомнил мальчишку, который наливал нам бензин в Жуаньи, вновь увидел его грязное, прыщавое лицо, горевшее ненавистью. «Он еженедельно вносит деньги в фонд сражающегося Алжира», — неторопливо пояснил мне тогда мой спутник. Сколько же потребовалось недель, сколько понадобилось рабочих у бензоколонок, землекопов, сталеваров, чтобы собрать в одной дорожной сумке фантастическую сумму в сорок четыре миллиона? Я впервые ясно почувствовал размах движения, которое охватило всю метрополию, объединило тысячи борцов и день за днем, франк за франком накапливало средства в казну восстания.

— Сорок четыре миллиона, — повторил я упавшим голосом, немного придя в себя. И чтобы скрыть ошеломляющее впечатление, которое произвели на меня его слова, я задал первый пришедший мне на ум нелепый вопрос: — Почему именно сорок четыре миллиона?

— Так сложилось, — отвечал он с улыбкой.

Но он не мог ограничиться этим признанием. И вот в общих чертах, не открывая, конечно, никаких секретов, он рассказал о том, какой долгий путь предстоит пройти этим миллионам через сейфы швейцарских банков, через посольства дружественных стран, пока они не попадут в руки международных торговцев оружием и судовладельцев нейтральных государств, в фармацевтические лаборатории и клиники Италии, в скандинавские авиакомпании, в отели Нью-Йорка и Каира, где останавливаются алжирские представители. Я ощутил легкое головокружение от одного сознания, что я посвящен в самую суть всех этих тайн. И, говоря откровенно, не мог устоять против невольного восхищения, которое охватило меня. Итак, по воле случая я вез в своей машине под видом скромного молодого человека в белой рубашке высокого посланца народа, сражающегося за свободу своей страны — против моей страны.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Первое здание, которое бросается вам в глаза при въезде в Доль, — это казарма. Свет моих фар упал на угрюмые стены и серые крыши. По обе стороны решетки, рядом с полосатыми деревянными будками, двое молоденьких солдат в защитных шинелях стояли в этот ночной час на своем нелепом посту, держа ружье к ноге. Вероятно, они с грустью проводили взглядом красные огоньки моей машины, ворвавшейся в этот уснувший город.

«Бедные мальчики!» — подумал я.

Мы переехали через тихий канал, затем пересекли мост через черные воды Ду. Я представил себе судьбу этих двух крестьянских парней из Юры, взятых в армию прямо с фермы или с лесопилки и поставленных с ружьем в руках у входа в казарму. Через несколько недель, а может быть, и дней, их, как и многих других, посадят в поезд, затем на пароход и пошлют убивать крестьян в алжирских деревнях. Через несколько месяцев они попадут в засаду где-нибудь в долине Ореса, и очередное коммюнике из Алжира известит: «С прискорбием сообщаем о гибели двух французских солдат». Это и будут они. Затем их родителям, живущим в какой-нибудь из деревушек в Арбуа, будут возвращены останки их двадцатилетних сыновей.

Да, я очень ясно представил себе всю их трагедию. Моя машина продолжала между тем свой путь прямо по широкой долине реки Ду, залитой лунным светом. Теперь я знал, что молодой человек, сидящий рядом со мной, пользующийся, так сказать, моим гостеприимством, сделает все возможное, чтобы добыть где-либо в Европе те самые пулеметы и пули, которые поразят спустя несколько недель на алжирской земле двух молоденьких солдат, стоящих у казармы в Доле.

— Вы меня пугаете, — сказал я своему спутнику, который продолжал молчать. — Я ведь не алжирец, а вы делаете меня своим сообщником.

Он ответил с какой-то необузданной резкостью.

— Ну что ж, воля ваша! — закричал он. — Везите меня в жандармерию! Становитесь сообщником военщины и полиции в Алжире.

Я сжал зубы и вцепился в руль. Этот тип положительно невыносим. Какой-то тупой фанатик, с которым просто немыслимо разговаривать по-человечески. Я дал выход своей ярости, нажав на педаль газа. Стрелка спидометра затрепетала, и машина понеслась с бешеной скоростью по холмам Омона, миновала лес, спустилась с быстротой молнии в небольшую ложбину и, не замедляя хода, взлетела по противоположному склону.

Мой пассажир подскакивал при каждом толчке, неловко вытягивая руки к пульту с приборами.