Ночной поезд в Инсбрук

Вокзал в Абу-Хамеде стоял в очень красивом месте. Фрэнсис пришла бы в восторг от широких платформ и запущенных зданий в колониальном стиле, давно не чищенных запасных путей со стоящими на приколе локомотивами. Вся эта атмосфера заброшенности, запущенности пришлась бы ей по сердцу. Город тоже представлял из себя нечто большее, чем точка, которой он был обозначен на карте. Но Ричард не решался отправиться на экскурсию, а то вдруг машина уйдет без него. Вид пикапа Мадгида, стоящего в ожидании поездки в Хартум, подбадривал Ричарда. Каждые двадцать минут он проверял, не собирается ли тот отъезжать.

Голод становился невыносимым, но он старался не обращать на это внимания: что действительно необходимо, так это попить. Если бы у него была вода и если бы Мадгид уезжал в этот день, все было бы хорошо. Но как ему не хватает денег! Наличных денег. Без них он был никем. Без них он не мог даже ни прокормить себя, ни купить воды. Без них грош ему цена в этом поселении: ни турист, ни представитель благотворительной организации, то есть не представляет ни малейшего интереса ни для кого, даже для себя. Ну и ситуация: без документов он никто, а без Мадгида совсем пропал бы. Конечно, он был на свободе. Его не поставили к стенке и не гноят в камере, хотя скромное убежище Сулеймана очень ее напоминало. Но на кой черт ему свобода, если у него нет денег? Все, что у него имелось в наличии, — это то малое, чем могли поделиться с ним его новые друзья.

Сулейман наконец пришел и дал Ричарду ломоть хлеба на завтрак, а сам занялся приготовлением чая. Ричард набил пересохший рот черствым хлебом и, одним махом все проглотив, все равно остался голодным. О, как же ему хотелось просунуть руку в карман и подозвать официанта, чтобы тот повторил заказ!

Сулейман протянул ему стакан горячего чая. Они пили чай в кабинете. Телефоны еще не работали, а когда Ричард спросил, когда Мадгид собирается в путь, Сулейман не сказал ничего определенного: пожал плечами и заверил, что его не забудут захватить с собой. И на том спасибо. Тогда нужно ждать, когда удача повернется к нему лицом, и нужно пить. Одним глазом косясь на чайник, Ричард попросил Сулеймана вскипятить немного воды.

— Налить еще?

И он поднял свой стакан.

— Нет, нет, спасибо. Мне бы просто воды.

Сулейман вывел его на улицу и провел в другую — темную и мокрую — комнату, где в старую эмалированную раковину капала из крана вода.

— Да-да, но я должен сначала ее вскипятить. По-другому я не могу.

Сулейман пожал плечами, но не стал возражать, когда Ричард наполнил чайник водой из-под крана. Выйдя на свет, он вылил немного воды на платформу. Как он и предполагал, вода была мутная и неаппетитно коричневатая. Конечно, это была нильская вода, обогащенная всеми бактериями, какие только можно придумать, так что он долго кипятил ее, а когда, в конце концов, она остыла, выпил с закрытыми глазами. Она такая же безвредная, как и чай, убеждал он себя, и с невозмутимым видом попросил Сулеймана принести несколько пустых бутылок, чтобы он мог подготовить запасы воды к путешествию в Хартум.

Несмотря на то что весь день он провел в ожидании отъезда, время быстро пролетело. Ричард, не переставая, думал. Пусть это был всего лишь затхлый вокзал, но, так или иначе, он оказался в совершенно новом месте, и это его по-своему заводило. Он разговаривал с Сулейманом и механиками, забирался в вагоны, стоящие на запасных путях, и в какой-то момент остановился на узкой колее и задумался о тех людях — армии Китченера, — которые укладывали рельсы в таких невыносимых условиях. Ричард читал о Китченере перед тем, как отправиться в путь. Это была идея графа проложить железную дорогу в пустыне — из Вади-Хальфы в Абу-Хамед, — вместо того чтобы следовать длинному изгибу Нила. Над его верой в осуществимость этой идеи смеялись, но в тысяча восемьсот девяностых годах он со своими людьми сумел доказать свою правоту. Как им это удалось, задавался вопросом Ричард теперь — после того, как прятался в тень каждые несколько минут?

Переутомление также помогло быстрее прожить этот день. В самое жаркое время суток он спал. А когда проснулся и понял, что Сулейман ушел с вокзала, на душе у него стало неспокойно. Больше всего его угнетала оторванность от всего мира… Ничтожность. Собственная ничтожность.

Ужасные мысли не давали ему покоя. Что с ним станется, если ему не удастся уехать отсюда? Как он будет жить дальше? Пристанционным бродягой, оборванцем? Может быть, когда через несколько месяцев, по окончании летней жары, сюда приедут туристы, они обнаружат его обросшим и спятившим, как отшельник Монти Питон, беспричинно смеющимся и что-то бессвязно бубнящим о Хартуме.