Ночной поезд в Мемфис

Чуть раньше, чтобы дать мне возможность переодеться, Шмидт деликатно удалился на кухню. Я уже говорила, что мой гардероб не поднимается до таких высот, как прозрачные платья, но я сделала все, что могла, и даже завязала волосы красной лентой. Как я и ожидала, лента произвела на Джона подобающее впечатление. Глаза у него расширились, но он сказал лишь — успел сказать до возвращения Шмидта:

— Надеюсь, раз решила, не передумаешь?

Цезарь, положив голову Шмидту на ноги, всхрапывал под столом. Клара сидела на кухне. Я задобрила ее экстравагантными объедками Шмидтова пира, но она все равно была недовольна. Всякий раз, когда она мяукала, Джона передергивало.

Он развалился на кушетке, сняв пиджак и галстук и расстегнув ворот рубашки, — ни дать ни взять утомленный муж в конце тяжелой трудовой недели. Я сидела на полу у его ног. То, что я приняла эту мизансцену, даже не задумавшись о ее подтексте, достаточно красноречиво свидетельствует о моем душевном состоянии. Время от времени рука Джона скользила по моим волосам так легко, что никто, кроме женщины, пребывающей в состоянии эйфории, этого даже и не заметил бы. У меня же любое его прикосновение вызывало электрический разряд в каждом нерве.

— Италия, — задумчиво повторил Джон. — Вот уже почти три года, как у меня не было никаких дел в Италии.

— Ach, sehr gut! — воскликнул Шмидт. И сделал пометку в бумагах.

Я подняла голову и посмотрела на Джона:

— Рим?

— Правильно. Ну и память у тебя.

— Теперь, — Шмидт перелистал записи, — что дальше? В Норвегии у нас ничего нет. Швеция. Ваше последнее... э-э-э, га... приключение в Швеции — это то самое, в котором участвовала Вики?

— Не имеет значения, — сказал Джон, удобно вытягиваясь на кушетке. — Им никогда не удастся ничего на меня навесить.

— А Лиф? — вспомнила я.

— Ты всегда умеешь найти что-нибудь приятное. — Джон накрутил на палец мой локон и легонько дернул. — Невозможно доказать, что это сделал я. И в любом случае это была самооборона.

— Очень хорошо, очень хорошо, — обрадовался Шмидт. — В Соединенном Королевстве вы ведь не совершали никаких... э-э-э... действий?

— Ничего такого, о чем стоило бы беспокоиться, — несколько уклончиво ответил Джон. — Есть такая пословица — только худая птица в своем гнезде гадит.

— А в Штатах?

— Нет.

— А что насчет археологической ценности, которую Институт восточных культур, как он глубоко убежден, обрел снова благодаря тебе? — спросила я.

Джон был шокирован:

— Это оригинал! Как ты могла заподозрить меня в подлоге!

Шмидт сверился со своими записями.

— Итак, мы имеем... Германию, Италию, Францию, Египет, Турцию и Грецию. М-м-м-да. Но за два последних года — нигде и ничего?

— Я был занят, — оправдался Джон.

Я поднялась на колени и внимательно посмотрела ему в глаза:

— Два года? Стало быть, прошлой зимой, когда ты кормил меня, как мне казалось, сказками о замечательной, честной работе и о том, что ты стал респектабельным... Значит, это было правдой?!

Джон застенчиво улыбнулся:

— Понимаю, в это трудно поверить. Но о загородном доме я тебе тоже не лгал. Правда, сейчас пока не могу себе его позволить. Все ушло на магазин. Знаешь, в наши дни так трудно начинать новое честное дело: налоги, бесконечные формальности, масса ограничений...

— О, Джон! — Я взяла его руку и приложила к щеке. — Ты это сделал ради меня? Я сейчас заплачу.

— Ужасная женщина. Как ты смеешь насмехаться надо мной!

— Но почему ты мне ничего не сказал?

Он выглядел таким смущенным, будто его уличили в двоеженстве. Я опять села на пятки.

— Ты не хотел влиять на мое решение? Джон, если ты не перестанешь проявлять такое благородство, я тебя брошу и найду себе кавалера поинтересней.

Джон ухмыльнулся, а Шмидт искренне забеспокоился:

— Вики, вы не должны шутить такими вещами. Подведем итог: ждать осталось не так уж долго — каких-нибудь шесть лет, может, даже пять.

Но на самом деле все было далеко не так просто. Срок давности, когда речь идет о кражах предметов искусства, колеблется в зависимости от страны и даже от судьи, рассматривающего дело. К тому же он все время меняется. Кроме того, в первую очередь Джона беспокоила даже не полиция. Шмидту это было понятно так же, как и мне. Он просто пытался ободрить нас, благослови его Господь.

— Думаю, кое-что я мог бы вернуть, — сказал Джон тоном, каким капризный мальчик предлагает вернуть шоколадку, которую он свистнул в кондитерской на углу. Но я заметила огонек, вспыхнувший в глубине его глаз, и когда Шмидт радостно подхватил:

— Это было бы wunderbar[63], — твердо сказал он.

— Но только в том случае, если для этого не нужно снова красть эти вещи. Мало тебе неприятностей? Честное слово, Джон, мне иногда кажется, что тебе доставляет удовольствие сам процесс, не знаю уж почему.

Незаметно для Шмидта, который размышлял над этим новым предположением, Джон прихватил меня за ухо.