Ночной Полёт. Огнеплавкая лель

Лилась, проливалась со своим летальным исходом на нас… Летай-ка над пропастью которая больше не жизнь… Ласкай ласкала та о земь лил ток… Каждый обласкивая лепесток брала о нежность ещё живое лейся-лейся… лилась…

Лая латанька на нам нервоток… Безвыходная возможность красоты один раз в жизни и всё… А животные?.. Видал как об иё!.. Вот ты зоофил, специалист так сказать, должен ведь понимать, объясни ведь любили иё?.. Ну отчего ты мычишь и мычишь… что?.. не зоофил?.. зоотехник?.. Ну ладно… Тогда я сам… и зоофил и объясню… Они в ней не находили души своей напрочь у ей затерявшейся!.. Это мы здесь от тени попрятавшиеся, а у них то любовь была звериная, нам и сейчас та не снилась что… И с ей… Светел лес был помнишь сам лишь кусты с тех пор растут вдребезги…

А помнишь как в первый раз долго мучались думали бы один только раз упросить и на всю оставшуюся хватит… хватило… Ведь она же не мучить пришла и показала на всех а там – вселенная… И как ты засобирался ещё в космонавты, так хотелось там жить… Что ж до неба-то не добрался был открыт ведь проход?.. тоже правильно, кончилось топливо… А зря… у иё не кончалось вон, так жила…

А теперь кончилось топливо и у меня… Почтальон носит лишь похоронки под дверь… Лета лежит легко летняя ласково льющаяся летально-лес лаской любящая ли льётся ли лаской лютой лоботомии латанный ломкий лёд… Не уберегли?.. Будет нам… Летом, говоришь, грань?.. Красивые смотри какие огоньки…

P.S. Береги-береги свои венушки… на то камушек – оберег… Закрывай глаза глядя в небушко – вдруг там смерть… сосульку не вынимай изо рта кровь пойдёт как тогда будем жить… и всегда осторожно наощупь люби – сколько раз делал так а не вышло ведь нич-чч-чего…

Сугиба

Не прячьтесь, это – ничтяк…

И так повелось… День за днём… Час за часом… коловорот по коло вроту… не бойся если страшно совсем – это смерть…

Не так уж это страшно, чтобы извести жизнь в промокашку нетрог листиком, по пальцам дрожь – это ветер… а кто забоялся тот согд… это не ошибка такая – орфографическая, это теперь – радость… сон во сне… радость изыйда-цехов по утрам так, что лучше бы и не просыпаться вообще… ну ничего… мы здесь все – экс-каваторы… чтобы всем... ни за то… а – ага… ты думаешь мир – гениальное, а мир лишь мы… никуда… ничего… не таких вытаскивали… на себе… на себе… на себе… сэнс-шаман… а за всё!… ничего… чтобы знал… и Он и все-все-все… мы ему птицы жалобные, а Он нам – непроток… как куда… ничего… кто-то думал ветер это если получиться. А ветер это просто кошмар, ночью когда убегаешь и некуда… а ничего… всех излечиваем… непроток… непроток… непроток… Непроток… Непроток… Непроток… Непроток…. Непроток… Непроток… непроток… непроток… Непроток… непроток… Пакайся, суче, перед Христом!… апакалипсис тада… А???… ага.

Ничего. Один мой знакомый товарищ хороший – пел. Под наркозом и просто вообще. Порубанный и думая может на хуй не жить. Запевала, ага… Командир батальона разведчиков.

Так от зноя становилось легко, а все думали – жизнь. Или что. Да то жизь – ты держись. Ничего. А мой товарищ хороший смеялся во сне и говорил просто – выдюжим.

***

нет, не ходи…

стой, стой, стой – внимай ветру да ржу понимай как смог бы меня из меня идёт голый ток – по нервам рвётся река, по крови пробегают искры и сталь вскипает сама о глаза – я теперь потерян не здесь… постигай за собой ветра ширь и в распах настегай насовсем непокинутое откровение… снег и стон крыльев позади, а нам жить, хоть мы ничего и не бывшие, хоть у нас той от жизни глоток, а не жизнь… мы смотрелки великие в глубь… жизни в глубь… снег нам тёпл… очень тёпл… о хрустальные льдинки звёзд-глаз… мы совсем, мы со всем, мы на утро у вас про запас… может быть низачем навсегда… тихий ужас крадётся как лакомка, а нам жить… тишина…

Я требую режиссёра

Из цикла «Люди увлекательных профессий»

«В один из до солнечного смешных дней мальчишка-вестовой принёс мне – радостну весточку.

Письмо в стандартном белом прямоугольнике лежало на большом офисном столе и мы с солнцем бросали на него косые лучи своих взглядов. Солнцу, возможно, было всё равно, а я откровенно трусил. На белом прямоугольнике значилось лишь «Биллу» без посторонних пометок и наименований. Так писал Кью, а он был псих. Он был единственный друг, но он никогда не дотрагивался до бумаги всуе и он был псих.