Ночной портье

Я одевался к званому вечеру, когда раздался телефонный звонок. Звонил Фабиан.

— Случилось нечто непредвиденное, — сказал он, — и я не смогу пойти с вами.

— А что именно?

— Только что в холле встретил Билла Слоуна.

— О, лишь этого мне недоставало, — воскликнул я, чувствуя, как по спине у меня побежали мурашки. Воспоминание о встрече с ним было отнюдь не из числа приятных.

— Как-нибудь вы все же должны рассказать мне, что произошло между вами.

— Ладно, при случае.

— Он здесь один. Жену отослал обратно в Америку.

— Это самое умное, что он мог сделать. Ну, а почему же вы не пойдете с нами?

— Он горит желанием сыграть. И начать сейчас же, не откладывая.

— Вы же как будто навсегда бросили играть в бридж?

— А он и не желает играть в бридж.

— Во что же он хочет играть?

— В покер, один на один. У него в номере.

— Боже мой, Майлс! Неужели нельзя сказать, что вы заняты?

— Я много раз обыгрывал его и не могу отказать. Это не по-джентльменски. И притом не сомневайтесь в моих способностях, дорогой друг.

— Обычные слова. Последняя, мол, игра и больше никогда не буду.

— Если вы так уж беспокоитесь, можете прийти и следить за игрой.

— Не думаю, чтобы Слоун был в восторге от моего присутствия.

— Во всяком случае, объясните нашим девочкам.

— Ладно, скажу.

— Дорогой мой, если вы так скептически настроены, то я могу играть на свой страх и риск без вашего участия.

Я заколебался, возникло искушение в самом деле остаться в стороне от этой игры, но я тут же устыдился:

— Не будем говорить об этом. Иду в половину проигрыша или выигрыша.

— Вот и порядок, — весело сказал Фабиан.

18

Гостей на вечере было с полсотни. Сидели за столиками по шесть-восемь человек в огромной гостиной, уютно и хорошо обставленной. На стенах висели две подлинные картины Ренуара и одна Матисса. Подавали омаров, доставленных из Дании.

В гостиной горели лишь свечи, дабы приукрасить достоинства (или затушевать некоторые изъяны) представительниц прекрасного пола. Они, правда, особенно в этом не нуждались, ибо выглядели, как на фотографиях в женских журналах мод. Разговаривали за столиками вполголоса, и в зале было не слишком шумно.

Хозяин, устроивший этот прием, был высокий седовласый мужчина с ястребиным лицом, банкир из штата Атланта, удалившийся от дел. И он, и его молодая жена, ослепительная шведская блондинка, когда меня представили им, казалось, были безмерно рады. Оказалось, что они отмечают пятнадцатилетие своего брака.

Гости — почти все загорелые здоровые люди, непринужденно державшиеся. Из разговоров, что журчали вокруг меня, я за весь вечер не уловил ни одного колкого замечания по чьему-либо адресу. Втайне я изумлялся тому, как много взрослых людей смогли оставить все свои дела, чтобы приехать сюда загорать на горном солнце и достичь того бронзового цвета лица, который был здесь как бы непременным признаком мужественности. Я ни у кого не спрашивал о роде занятий, и мне никто не задавал вопросов об этом.

Оглядывая при колеблющемся свете свечей безукоризненно выглядевших мужчин и еще более совершенных женщин, самоуверенных, свободно сорящих деньгами, я еще более ощутил силу доводов Фабиана о заманчивости богатства. Если и были у них какие-то трения и разлады, ревность и зависть, то это никак не проявлялось (во всяком случае, я не замечал). Когда я сел рядом с Юнис, выглядевшей ослепительно в новом шелковом платье, такой же изящной и прелестной, как и другие красавицы, у меня возникло к ней совсем иное чувство. Я отважился пожать ей руку под столом и получил в ответ обольстительную улыбку.

За столиком, где мы сидели, говорили обо всем понемногу, то и дело перескакивая с одного на другое. Как и полагается на лыжном курорте, рассказывали о горных снегах, о разных происшествиях, о сломанных ногах — все это вперемежку с язвительной болтовней о театрах Парижа, Лондона, Нью-Йорка и о новейших фильмах. При этом так и сыпались разные изречения и афоризмы на многих языках.

Я не видел ни одной из тех пьес или кинокартин, о которых говорили, и потому хранил молчание, изредка спрашивая о них у Юнис. Она-то видела все это в Лондоне или Париже, весьма уверенно высказывалась, и ее довольно почтительно выслушивали. Лили сидела за соседним столиком, а без нее Юнис держалась более раскованно, чем обычно. Оказалось, что когда-то она хотела стать актрисой и короткое время обучалась в Королевской академии драматического искусства. Я с еще большим интересом начал приглядываться к ней.

О политике заговорили за десертом, когда подали лимонный шербет и шампанское. Среди сидевших с нами мужчин был и тучный гладколицый американец лет пятидесяти — глава страховой компании, и француз с остренькой черной бородкой — литературный критик, и дородный английский банкир. Они корректно, но твердо осуждали свои правительства. И если патриотизм следовало, по их словам, считать последним прибежищем подонков, то за нашим столом их, как видно, и не было.

Француз на совершенно чистом английском жаловался на Францию: