Ночной портье

Я повел их как ни в чем не бывало. Молодой санитар поминутно зевал, словно не спал неделю. Я заметил, что работающие ночью выглядят так, будто несут наказание за какой-то тяжкий неведомый грех. Тяжелые шаги полисмена гулко отдавались в пустом вестибюле, впечатление было такое, что он шествовал один. Все молчали, поднимаясь в лифте, который наполнился специфическим больничным запахом. Бог с ним, с запахом, подумалось мне, а вот полисмена лучше бы не было.

Когда мы поднялись на шестой этаж, я провел их в 602-й номер. Санитар сдернул одеяло с мертвеца и наклонился к нему, приложив к его груди стетоскоп. Полисмен остановился у кровати, внимательно разглядывая смятые простыни со следами губной помады, одеяла и вещи на столике.

— А вы здесь кем? — спросил он меня.

— Ночной портье.

— Ваша фамилия?

Полисмен задавал вопросы таким тоном, словно заранее был уверен, что любое имя, которое я назову, будет липовым. Интересно, что бы он сделал, если бы я ответил: «Меня зовут Озиманидиас. Царь царей». Возможно, вынул бы свою черную записную книжку и записал: «Свидетель назвался Озиманидиасом. Вероятно, кличка». Это, конечно, был настоящий ночной полицейский, обреченный бродить в темноте по городу, кишащему преступниками.

— Моя фамилия Граймс.

— А где женщина, что была здесь с ним?

— Понятия не имею. Я выпустил одну этой ночью. Может быть, это она и была. — Про себя я удивился, что говорю совершенно не заикаясь.

Санитар поднялся, вынул из ушей резиновые трубки стетоскопа и без всякого выражения произнес:

— Обнаружен мертвым.

Это я мог сказать и без него. Вообще меня удивило, как много в большом городе формальностей, связанных со смертью.

— Причина смерти? Ранения есть?

— Нет. Наверно, отказало сердце.

— Что-нибудь еще надо сделать?

— Ничего. Теперь уже все, — ответил санитар. Однако он снова наклонился, оттянул веко и вгляделся в остекленевший глаз мертвеца. Затем пощупал пульс у горла. Движения его были ловкими и умелыми.

— Вы, видно, знаете, как обращаться с мертвецами, дружок, — заметил я. — Должно быть, большая практика.

— Второй год на медицинском. А этим занимаюсь, только чтоб прокормиться.

Полисмен подошел к столику и взял в руки кошелек.

— Здесь сорок три доллара, — сказал он и открыл бумажник. Его густые брови удивленно поднялись, когда, вытащив деньги, он, шелестя бумажками, сосчитал их.

— Ого, тысяча.

— Вот те на! — громко изумился я. Это был неплохой ход с моей стороны, хотя по тому, как полисмен взглянул на меня, я заключил; что мое удивленное восклицание не произвело на него впечатления.

— Сколько тут было денег, когда вы обнаружили труп? — спросил он. Его вопрос звучал весьма недружелюбно. Возможно, в дневную смену он был другим человеком.

— Не имею ни малейшего представления, — твердо ответил я. То, что я не заикался, было подлинным триумфом.

— Вы хотите сказать, что не посмотрели…

— Совершенно верно.

— Та-ак. А почему?

— Как почему? — с невинным видом переспросил я.

— Почему не посмотрели?

— Мне это в голову не пришло.

— Та-ак, — снова повторил полисмен и опять пересчитал деньги. — Одни сотенные. Странно, что человек с такими деньгами при себе не мог найти лучшего места, чем ваш задрипанный отель. — Положив деньги обратно в бумажник, он прибавил: — Полагаю, лучше забрать их в участок. Кто-нибудь желает пересчитать?

— Мы вам доверяем, — сказал санитар с едва уловимой иронией в голосе. Санитар был молод, но уже искушен и в смертных случаях, и в житейских делах.

Толстыми, похожими на обрубки пальцами полисмен обшарил остальные отделения бумажника.

— Странно, — пожал он плечами.

— Что странно? — поинтересовался санитар.

— В бумажнике нет ни кредитных, ни служебных карточек. Нет даже водительских прав. И это у человека, который носит при себе более тысячи долларов наличными. — Недоуменно покачав головой, полисмен сдвинул фуражку на затылок. — Нормальным это не назовешь, не так ли? — недовольно произнес он, словно мертвец вел себя не так, как положено американцу, который должен знать, что и после смерти, как и при жизни, о нем будет бдительно заботиться полиция. — Вы знаете, кто он такой? — обратился он ко мне.

— Никогда прежде в глаза не видал, — отвечал я. — Он из Чикаго, фамилия его Феррис. Я покажу вам запись в книге регистрации приезжающих.

Полисмен положил бумажник к себе в карман, быстро осмотрел рубашки, носки и белье покойного. Затем открыл стенной шкаф и обыскал карманы висевших там пальто и костюма.

— Ничего, — буркнул он. — Ни записной книжки, ни писем. Совершенно ничего. И это у человека с плохим сердцем. У иных людей, как видно, здравого смысла не больше, чем у лошади. Итак, приступаю к описи вещей в присутствии свидетелей.

Составление описи не отняло у него много времени.

— Вот здесь подпишитесь, — указал он мне. Я бегло пробежал взглядом по списку («Одна тысяча сорок три доллара наличными, чемодан коричневый один, не запертый, костюм один, пальто серое одно, шляпа одна…») и расписался вслед за полисменом.

— Кто набросил на него одеяло? — спросил затем полисмен.

— Я набросил.

— Вы нашли его здесь на полу?

— Нет, он лежал в коридоре.