Ночной сторож

Во всей своей жизни он не находил ничего, о чем стоило рассказать ей, что могло бы ее заинтересовать, а она могла долго рассказывать о платье, которое ей купили перед войной, или как папа когда-то ел пересоленный суп, или про Тяпку, укусившую маму в эвакуации, и все это было интересно и необычно. Ничего от него не требовалось, только слушать и шагать рядом, но вот они вошли в дом, стали подниматься по лестнице, и он опять робел: по рассказам ребят сейчас должно было начаться испытание его мужественности, и хоть ребята говорили, что оно и есть самое главное, ради чего водят девушек в кино и гуляют с ними по улицам, ему хотелось, чтобы всего этого вообще не существовало, чтобы можно было только сидеть молча, слушать Аню и смотреть на нее. Он надеялся, что кто-нибудь у нее есть дома, они не окажутся одни и, значит, от него не потребуется никакого действия. Когда Аня позвонила и за дверью послышались шаги, он обрадовался.

И все же он опозорился. Окончательно его ошеломила мать. Она была молодой и необыкновенно красивой, она очень быстро говорила и двигалась, наверно, чувствовала его робость и из жалости старалась приободрить, держалась так, будто рада гостю и обязана ему чем-то, а он сидел дурак дураком, молчал. Будь она не так красива, не так нарядна, не так снисходительна и умна… С каждой минутой положение его становилось все более безнадежным, словно судорогой свело лицевые мышцы, и неизвестно, чем это могло кончиться, потому что даже встать и проститься он бы не смог. Спас его Анин отец. Дурашливый голос из прихожей. «Дежурный по полку, почему не докладываете? Гость? Какой гость? Почему не вижу?» Маленький лысый человек в кителе с погонами, круглый и смешной. «А-а, вот гость? Вот теперь вижу! Молодой человек, будем знакомы, Григорий Яковлевич! Вот теперь и вижу и слышу! Почему стол не накрыт?! Не робей, Боря, нас с тобой двое, им с нами не справиться, так? Ну чего молчишь, не согласен?» Шумел, паясничал, жена и дочь сердились: совсем запугает парня. «Гриша, ради бога. Гриша, ты картошку привез?» Людмила Владимировна оказалась женой маленького смешного человека, и сразу стала обыкновенной женщиной. «…Коля говорил, там картошка крупная и недорогая, как же ты не захватил мешок?..»

Наверно, давно надо было уйти. Григорий Яковлевич устал. Пытался шуметь за столом, дурашливо вскидывался по-петушиному, а голова тяжело клонилась вперед, он не успевал следить за разговором и не умел это скрыть.

Григорий Яковлевич редко бывал дома, а если и приезжал, — они тогда слышали, как останавливалась у подъезда «Эмка», — то всегда поздно, когда Шубину пора было прощаться. Сняв форму, сидел на диване в рубашке, молча слушал их разговоры, некстати подмигивал Шубину. Людмила Владимировна была дотошной. Чем занимается Шубин на заводе? Кем собирается стать? Разговаривая, она вытаскивала откуда-то подушку, бросала в изголовье дивана: «Полежи». Муж ложился и тут же засыпал, но стоило понизить голос, говорил с закрытыми глазами: «Я не сплю».

Кем стать? Шубин хотел бы стать морским офицером. Каким образом? Поступить учиться в мореходку. От нее не так просто было отделаться: в мореходное училище? где? в их городе нет мореходного училища. Ну… в Ленинграде. Значит, он собирается уехать в Ленинград? Когда? Он, собственно… он еще не думал об этом… Что значит, не думал? Он еще не решил окончательно? Да… он еще не решил…

Людмила Владимировна, задав новый вопрос, вдруг выскакивала на кухню, кричала оттуда: «Я вас слышу, Боря», возвращалась, присаживалась на краешек стула и, кивнув, — мол, слышу, — снова убегала или хватала с полки книгу и совала в сумку, объясняя виновато: «А то завтра забуду». Конечно, у нее было много забот, но не время она экономила, бегая по квартире и суетясь, а погашала в себе какой-то избыток нервной энергии. Она была такой молодой и красивой, казалось, все у нее есть в жизни и желать больше нечего. Он не понимал: почему она словно спешит всегда куда-то, почему живет, как на пожаре?

Он совершил подлость, рассказал им, как убили маму. Внешне это не было подлостью. Его спросили про маму, он рассказал. Но он-то знал, что об этом нельзя говорить. Ему хотелось хоть в чем-то показаться интересным, хоть чем-то поразить их, поэтому он рассказал. В комнате стало тихо. Он испугался, что слишком занял их собой и мамой, махнул рукой, улыбнулся: мол, это неинтересно, давайте о другом. Аня поняла его, она первая заговорила:

— Ой… не надо про это… Мамочка, сыграй что-нибудь, а? Мамуля, только не грустное.

Мать сухо сказала:

— Не всегда же веселье должно быть, Аня.

Она и отец переглянулись, согласившись друг с другом в чем-то, неизвестном Шубину и неприятном для них. Эта семья удивительно часто разговаривала такими взглядами. Аня ответила:

— А что я такого сказала?

— Сыграй, Люда, — сказал отец.

Пианино занимало половину комнаты. Над ним — репродукция картины Поленова.