Ночной сторож

Пришли все вовремя. И Куц не опоздал. Глаза у Сухоцкой были красными. Шубин понимал: не от страха перед наказанием она плакала. Ей стыдно. И ей нелегко. Он еще и потому не хотел слушать их оправдания, что знал все их трудности не хуже любого из них. Были в цехе хорошие времена, ходили в героях, зарабатывали лучше других. А сейчас им трудно. У Куца забрали половину электриков, поставили формовщиками в третью смену. Блинову легче. Может быть, потому что характер у Куца был заносчивый и впечатление он производил неприятное, он не сумел доказать, что все электрики ему необходимы. А Блинов располагал к себе, и ему оставили его слесарей… Но входить в их положение сейчас было нельзя.

Попросил Сухоцкую рассказать, что случилось на земледелке. Не перебивал и, когда она кончила, попросил сесть и заговорил о другом. Он уже решил снять ее с работы. Опять открыл желтый журнал, и оперативка пошла, как вчера. Куц снова не выполнил одно из записанных ему поручений, Шубин сказал:

— Объявляю вам, Аркадий Васильевич, строгий выговор с предупреждением. Кстати, срок вашего заявления об увольнении истек. Оно недействительно.

— Я могу написать новое, — вскинул голову Куц.

— Не скажу, что это меня обрадует, но что-то делать надо. И последнее: вчера было записано всем пройти флюорографию грудной клетки. Кадол, сколько человек на вашем участке прошло флюорографию?

Ни Кадол, ни другие не могли ответить.

— Кто из присутствующих прошел флюорографию?

Все промолчали, отводя глаза. Шубин поднялся, захлопнул журнал.

— Завтра все будут отчитываться за каждого своего человека. Я буду спрашивать только о флюорографии. О работе не буду спрашивать! — Он заметил, что кричит и не пытался сдерживаться. — Все равно мы не работаем! Мы доказали уже, что не умеем работать! Не умеем мы работать! Но флюорографию мы можем пройти!

Сел, сказал тихо:

— Все. Оперативка окончена.

После этого он вместе с Рокеевым занимался машинами и стало ясно, что их нужно переделывать и переделка займет месяц. Пришлось признать это и Рокееву, хоть не хотелось — слишком долго он утверждал противоположное. Он скис, опять вспомнил про свою систему оплаты, пытался убедить Шубина. Не мог Рокеев найти равновесие, бросался из крайности в крайность. Заведя разговор издалека, Шубин привел его к мысли, что земледелка сейчас — главное и, можно сказать, упросил Рокеева пойти туда вместо Сухоцкой. А потом порвался конвейер — то, чего так боялся Блинов…

Утром Зина поздравила с пятидесятилетием и подарила пыжиковую шапку. Ради этого она совершила подвиг: поднялась с постели раньше его. Шубин поцеловал жену. Она подробно объяснила, что он должен будет надеть вечером на торжество: какие носки, какой галстук. Из-за этого он пришел в цех позднее.

У формовочного конвейера встретил земледельщиц. Они шли на смену в темных комбинезонах, на ходу повязывали косынки. Трое — объемистые, немолодые, а одна молодая, тоненькая. Та, что шла впереди, седая, круглолицая, пританцовывала, изображая кого-то, остальные смеялись. Увидели его, смутились. Лицо седой земледельщицы, круглое и гладкое, показалось знакомым. Может быть, работали вместе в литейном один.

Поздоровались, разминулись, и тут седая — наверняка они работали вместе! — решившись, обернулась:

— Борис Иванович, за что же вы Сухоцкую нашу обидели?

— А что же вы ее подвели? — спросил он.

Они окружили его. Кричали, перебивая друг друга, все вместе, что Сухоцкая не виновата, что плохие материалы, оборудование неотремонтировано, — он слышал знакомые выражения, теми же словами оправдывалась Сухоцкая, видимо, не раз они обсуждали все это вместе с ней.

— А нового своего начальника не видели? — спросил Шубин, пытаясь придать разговору другой тон.

— Нам старый годится, нового себе заберите!

— Вы бы посмотрели на него: молодой, красивый…

— А мы уже молодым не нужны, и сами без них обойдемся!

— Холостой, розовый…

Заулыбались. Так у них всегда кончается.

Весь проход на формовке был заставлен стержнями. Шубин подумал было, что третья смена не успела их выработать, значит, случилось ночью что-то, но ночью ничего не случилось и смена работала нормально. Просто стержневое отделение перевыполнило план. Так и шло последние месяцы: одно отделение выполнит, другое сорвет план, в результате всегда плохо. Шубин пошел к парторгу. Нашел его в красном уголке, где в углу сцены стоял стол цехового художника.

— Борис Иванович! — Парторг задержал руку, здороваясь. — Желаю вам успехов в труде и счастья в личной жизни, от цеха и от себя тоже: здоровья вам и всего хорошего. Как говорится, прожить еще столько же.

— Спасибо, — сказал Шубин.

— Как говорится, в такой день надо дома друзей за столом принимать…

— Это вечером, — сказал Шубин. — Это обязательно.

Художница, худая бледная девушка в джинсах и толстом свитере, писала на большом, со столешницу, листе бумаги: «ПОЗДРАВЛЯЕМ С ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЕМ…»

— Это мне? Спасибо, — сказал Шубин. — А поярче краски у вас есть? Знаете, бывают такие светящиеся…

— Флюоресцентная гуашь, — сказала художница. — У меня дома есть.