Ночной сторож, или семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

— Слышала, слышала, — злобно сказала она, узнав, что я из Немухина. — Лука рассказывал, что он там жил, но климат, видите ли, ему не понравился. И уехал, хотя ему в ноги кланялись, чтобы остался.

— А вы случайно не помните, Неонила Петровна, не подарили ли ему что-нибудь на память, когда он уезжал?

— Как же не подарили? Подарили. Другой часы получает, или перстень какой-нибудь, или портфель с золотой дощечкой. А ему — смеху подобно — старую пушку.

— Пушку! — Сердце у меня куда-то поехало, и пришлось приструнить его, чтобы оно вернулось на место. — Можно взглянуть?

Пушечка, стоявшая во дворе, была петровская, а не елизаветинская, как значилось в описи. Ей цены не было, и сразу стало ясно, почему Лука Лукич увёз её из Немухина вместо прощального подарка. Я зажёг электрический фонарик и заглянул в короткий ствол. Он был набит осенними листьями, занесёнными в пушечку ветром, но когда мне удалось добраться до дна, я, к сожалению, ничего не нашёл.

— Неонила Петровна, — сказал я таким сладким голосом, что слова растаяли во рту, прежде чем мне удалось заговорить снова. — А может быть, Лука Лукич получил в подарок не только пушечку, но ещё что-нибудь? Скажем, модель фрегата или самовар?

На этот раз у меня не оставалось сомнений, что ей до смерти захотелось съесть меня, потому что вместо ответа она промолчала, злобно оскалив длинные жёлтые зубы.

Если бы ветер умел играть на свирели, я подумал бы, что это — ветер. Он даже представился мне в лаптях и соломенной широкополой шляпе. Чем ближе я подходил к Мастерской Игральных Карт, тем отчётливее различал нежный женский голос, а когда один прохожий с доброй улыбкой сказал другому:

«Ириночка», — я понял, что поёт та самая Ириночка Синицына, о которой старый резчик с огорчением писал сёстрам Фетяска, что его дочка перестала петь.

Приближаясь к дому Ивана Георгиевича, я увидел хлебниковцев, которые слушали её на балконах, у калиток, а некоторые даже выглядывали из ворот. Как было принято выражаться в старину, они «щадили её скромность».

Слушатели зашикали, убедившись, что я подхожу к дому. Впрочем, шиканье прекратилось, когда мне открыл сам Иван Георгиевич, которого сёстры Фетяска предупредили о моём приезде.

— Милости просим, — радушно сказал он.

Я передал ему письмо от Зои Никитичны, а он не теряя времени, передал мне карточную колоду.

— Чтобы не забыть, — сказал он. — А то память стала слабовата… Извините, я отлучусь на минуту. Попрошу Ириночку петь немного потише. Видите ли она сейчас стирает и в этих случаях особенно громко поёт.

Он вернулся не один. Юноша с каштановой шевелюрой, высокий, тот самый, который был чем-то похож на молодого Блока, поздоровался со мной и сказал, улыбаясь:

— А ведь я знаю, что вы были у мачехи и ничего не нашли. — Он был дома и хотя не участвовал в сцене, разыгравшейся между мною и мачехой, но как бы участвовал: сидел у окна и думал, войти ему или нет.

— Мне хотелось поговорить с вами наедине — сказал он. — А между тем по лицу Неонилы было уже заметно, что у неё закипает в пятках обида. Но скажите, пожалуйста, вы нарочно не спросили у неё о шкатулке, кроме фрегата и самовара?

Я схватился за голову:

— Забыл! Неужели она у неё?

— Нет, у меня. Я храню в ней письма, ответы на письма и…

Ручаюсь, что он хотел сказать: «и стихи». Но удержался.

— И другие бумаги.

— Где же она?

— У Ириночки, — ответил Юра, и я догадался, что именно он впервые стал называть её именно Ириночкой, а вслед за ним и весь город. — Сейчас принесу.

Это была высокая шкатулка, внутри покрытая красным лаком, а снаружи — чёрным. Она искусно складывалась из двух других шкатулок и, раскрываясь, составляла, как это было недаром упомянуто в описи, поверхность, на которую, как на письменный стол, было наклеено зелёное сукно.

— Но в ней ничего нет, — сказал я, заглянув сперва в верхнюю, а потом в нижнюю часть.

— Совершенно верно. Но было.

— Рукопись?

— Да, и очень интересная, по меньшей мере для меня. В жизни Тани Заботкиной были, оказывается, приключения, которые мне и не снились. Я видел Лекаря — такой симпатичный маленький человек. Но представить себе, что за ним в Немухин прилетела вся его Аптека… Словом, много любопытного, хотя кое-что Ночной Сторож, без сомнения, придумал. Скажем, едва ли Солнечные Зайчики могли так долго прожить без воздуха. Все зайцы, как известно, нуждаются в воздухе, а солнечные уж и подавно! Ведь недаром же они старательно прячутся в пасмурную погоду! Но всё это, разумеется, мелочи. Лошадь в розовых очках — просто прелесть! О сороках рассказано слишком подробно. Но зато историю о том, как два мальчика держали пари, кто дольше просидит под водой, вообразить, по-моему, невозможно. Вот!

И Юра торжественно протянул мне толстую тетрадь.

— Вам даже не придётся переписывать её, это сделала Ириночка, а у неё разборчивый почерк…

Он хотел продолжить, но в эту минуту Ириночка вошла в комнату, и это была минута, когда Юра забыл обо мне, о шкатулке, о том, что он в ней нашёл, и даже, без сомнения, о том, что на дворе — день, а не ночь.