Ночной Странник

– Узир Хатармал. Мать зовут Уфия Кидиржим, но она уже мертва. Умерла, когда ты был ребенком. У тебя есть еще брат и сестра. Вот письмо, которое написал к тебе твой отец. Там, под разными предлогами, перечислены все имена и фамилии остальных членов твоей семьи. Ты должен заучить их так, чтобы помнить даже во сне. Еще ты должен помнить о многих вещах. С этого момента я не стану разговаривать с тобой как должно. Не назову тебя благородным принцем, тохимоном, императором. Есть вещи более важные, чем культура и вежливость. Знай, что, несмотря на то что порой мне придется тебя ругать, высмеивать, а может, и наказывать, я остаюсь твоим подданным и вижу в тебе только императора. Если ты получишь трон назад или если мы окажемся в безопасном месте, можешь отдать мне приказ, и я расплачусь смертью за все проявления неуважения, какие допущу. Однако нам нужно оказаться умнее наших врагов. А потому мы ни слова не произнесем по-кирененски. Не станем выполнять цивилизованных обычаев, таких как купание, отдых после завтрака, созерцание природы или чтение. Не станем молиться Создателю и благодарить его, даже когда увидим красивейшие виды на свете. Мы – амитраи из Амитрая, полагаем все это чужеземными слабостями и чужими обычаями, которых не понимаем. Красотой мы считаем степь, конный галоп и победу Подземной Матери, которая уберет все различия и приведет к тому, что все сделается единым. Все, чего нет в Кодексе Земли, мы полагаем излишним и дурным. Потому у нас и мускул не дрогнет, когда мы увидим, что кто-то рушит любой храм, сжигает книги или разбивает памятники. Мы не обратим внимания, когда при нас станут отбирать у людей свободу и человечность. Мы даже не поймем, что это такое. Для нас свобода – это послушание Праматери, а честь – истовость в исполнении обязанностей. Помни об этом. Помни все время.

…Теперь мне нужно уйти, оставляю тебя здесь. Я должен взглянуть, где мы находимся и что происходит. Стоят ли на дорогах патрули, идут ли еще сражения. Удастся ли купить еды. Я вернусь. Самое позднее – к полудню. Однако, если не вернусь до ночи, столкни лодку на воду и плыви по течению. Остановки делай только в укромных местах: в тростнике, на островах или в узких рукавах. Не разводи огонь. Пищу ешь холодной или подогревай над фитилем лампы. Днем спи, плыви или иди ночью. Не разговаривай ни с кем и не позволяй себя увидеть. Если заметит тебя один человек – убей его. Если больше – убегай. Если ничего не случится, через десяток ночей ты должен добраться до Саурагара. Тогда найдешь путь и отправишься на восток. В стенке моей корзины найдешь полый прут, внутри описаны места, к которым тебе нужно дойти, и люди, которые могут тебе помочь. Это все. Но я вернусь. Вернусь до полудня. Не сходи на берег. Если кого услышишь, не двигайся. Каждый, кто живет над рекой, распознает звук, какой издает человек в лодке. Если надо будет оправиться, делай это тоже в лодке. Если захочешь пить – есть запасы. И не пей воду из реки. Гроза вызвала подъем воды, а война сбросила в реку слишком много трупов. В воде может быть зараза.

После этих слов он взял посох, узелок, сделанный из штанов, сапог и носков, который подложил под жесткую шляпу путешественника, и накрыл меня старой рыбачьей сетью от паланкина до самого носа, после чего вплел в нее стебли тростника.

– Если, однако, тебе понадобится выйти, сеть надрезана с одной стороны, – сказал, а потом, неся шляпу, наполненную как мешок вещами, и посох, заброшенный на плечи и оплетенный одной рукой, вошел в тростник.

Я остался один.

На лодке было достаточно места, чтобы осторожно пройти на нос и там присесть под защитой паланкина и сети на удобной лавочке. Я мог смотреть между стеблями на реку, закрытую стеной тростника, а захоти лечь, мог бы вползти под паланкин на носу и заснуть.

Я нашел несколько больших кувшинов с водой и пальмовым вином, сушеное козье мясо, копченые сыры, хлеб, медовые сливы и прочие вещи.

Немного подкрепился, но не чувствовал себя голодным. Скорее – больным. Хотел кубок орехового отвара, но не был уверен, есть ли здесь орехи, кубки и тигель. И не хотел разводить без нужды огонь.

Сидел я на лавке, словно в тростниковой беседке, жевал сливы и ничего не мог поделать с тем, что наконец до меня дошел весь ужас ситуации. Крышка корзины отлетела, и мои кошмары выбрались наружу. Я видел их всех. Целый хоровод лиц. Таких, какими я их запомнил, и то, какой должна была оказаться их смерть. Голову Айины, которую держали за волосы сражающиеся солдаты. Моего бедного брата, привыкшего, скорее, к синтаре, чем к мечу, заколотого копьями; моих несчастных служанок, насилуемых десятками воняющих хуже козлов, хрустящих забрызганными кровью доспехами солдатами, а потом зарезанных тупыми, щербатыми мечами пехоты. Горящие занавеси Дома Киновари, чернеющие цветы и лианы, пестрые птички, улетающие вместе с сажей и языками пламени.