Ночной Странник

Однако, когда я вошел в пору юности, этому суждено было измениться. Ремень брал меня во дворец, чтобы я следил за народом и наблюдал из укрытия за прибывающими к моему отцу посольствами. Ежедневно по утрам должен был я выслушивать отчеты о состоянии державы. Узнавал я о штормах, бунтах, неурожаях зерна и дурру, кораблях, налогах, нестроениях и религиозных раздорах. Ремень безжалостно переспрашивал меня, проверяя, понимаю ли и помню ли я все эти вещи. Приказывал мне говорить, как я поступил бы в той или иной ситуации, и не приветствовал бессмысленных абы каких ответов. Я должен был дни напролет проводить в бесконечных дискуссиях. Ответ вроде «я бы передвинул тумен пехоты к Кебзегару» или «я бы поднял налог на пять дирхемов от лавки» всегда был недостаточным. Непрестанно раздавались очередные «как» и «почему». Я должен был придумывать решения и отстаивать их. Это измучивало меня сильнее, чем обучение искусству боя.

Другим изменением в моей жизни было именно то, что для меня закончилось время фехтования на палках. Я получил собственные меч, нож, лук и копье. Простые и дешевые, такие, какие выдают в армии. С клинками из хорошей стали, но оправленными в обычные кость и дерево.

Синяки и кровоподтеки, которые украшали меня до этого момента, пополнились неглубокими шрамами и ранами.

Однажды я спросил у Ремня, когда наступит хоть какая-то передышка.

– Легкий день был вчера, – отвечал он мне на это, смеясь. – Теперь так будет всю твою жизнь. Запомни это, тохимон.

Непросто было на этом сосредоточиться, поскольку начал меняться и я сам. И мне мнилось, что это продолжается изо дня в день.

Казалось, совсем недавно весь мой мир ограничивался стремлением получить крохи свободы, чтобы я мог бегать по саду, стрелять из лука в мишени или плавать по озеру, но вдруг оказалось, что нет для меня вещи более интересной под солнцем, чем тот момент, когда горничная Хафма стоит против света на террасе, и сквозь одежды виднеется абрис ее тела.

Когда моя учительница Айина объясняла мне творения древних вождей и излагала основы современной политики, я видел лишь ее шею, а точнее – то место на затылке, где начинались высоко подколотые волосы. Слушал, как объясняет она мне основы торговли, ее тайны и особенности, но мечтал я с открытыми глазами, не в силах отвести взгляд от таинственного затененного места между ее грудей, видимого между застежками кафтана.

Мы часто занимались игрой, которая была тренировкой торговых умений. Называлась она тарбисс. Я любил в нее играть, но с некоторого момента постоянно проигрывал. Меня меньше интересовало, могу ли я выторговать у Айины редкий черный камень и какую расстановку выдаст мне судьба, чем то, удастся ли мне увидеть в разрезе юбки ее бедро или внутреннюю часть стопы.

Я ведь в общем-то знал, что подрастаю и начинаю становиться мужчиной, но не предполагал, что будет это подобно пожару в степи. Думал, начну желать женщин так, как желал получить собственного коня или поглядеть на выступления акробатов. Такое желание, из-за отсутствия возможности его реализовать, легко будет игнорировать и подавлять. Не понимал я, чем являются все те огненные эмоции, о которых я читал у поэтов. Не думал, что это будет словно обезоруживающая тоска по дому – и горячка пополам с жаждой посредине пустыни одновременно.

Я знал, что ожидает меня женитьба на одной из княжон из старых амитрайских родов, может на дочке владыки какого-то чужеземного края. Что кроме этого будет у меня несколько конкубин. Но знал я и то, что ни одну я не выберу сам согласно приказанию сердца и что совершенно нет способа, чтобы одной из них сделалась Айина, моя учительница.

Так вот вся страна умирала от жажды – и я тоже. Только что люди мечтали о воде, а я сох, вожделея тела Айины.

Мой отец повелел выделять корм для скота и подвозить воду из рек в некоторые города. Из прибрежных провинций двигались наполненные водой бочки, целыми обозами, чтобы выдавать ее людям по подойнику ежедневно.

Азиль – река, текущая через столицу, выглядела уже мельче чем обычно и лениво несла свои воды руслом, как широкий пояс серого, растрескавшегося под солнцем ила.

Не мог я вспомнить лица Айины, едва лишь та исчезала с моих глаз. Знал, что глаза у нее синие, чуть раскосые, и что есть сплетающиеся в кольца и локоны волосы цвета ночного летнего неба. Иссиня-черные. Помнил ее нос, узкий, словно нож, и полные губы с легко опущенными уголками, но это были лишь слова. Не мог я увидеть этого глазами души, хотя очень старался. Казалось мне, что лицо учительницы находится за некой завесой и что вот-вот я сумею его увидеть, но едва представлял себе ее глаза, как исчезали губы, а когда вспоминал ее волосы, исчезало все лицо. Я лежал ночами, сжимая железный шар желаний, полученный от Ремня. Шар, к которому настолько привык, что, едва мне становилось плохо, тянулся я к нему совершенно непроизвольно. Порой он выпадал из моей руки, только когда я засыпал.