Ночной Странник

Роюсь в сумах, сидя посреди рассыпанных вещей, но мне страшно хочется упасть в них лицом и уснуть.

Потом стою голый над ведром и подбиваю баланс потерь. Снова колет мое ахиллесово сухожилие, ожоги на спине еще болят, но нет открытых ран, на бедре — с десяток глубоких царапин от встречи с черным плющом, плюс этот удар в бок. Он неглубокий, мышца порезана, может, на полтора сантиметра. Плевра не задета. К тому же коллекция из нескольких более мелких повреждений, потертостей и синяков в разных местах. Я снимаю заскорузлую повязку, которой перемотал мне ногу один из Людей Огня, потом беру контейнер и забрызгиваю все раны пенным бинтом, который застывает в белые кляксы. В нем — клеточный клей, обезболивающее, энзимы, помогающие заживлению, и иммуноглобулины. Но при таком темпе придется недели через две пользовать жеваный хлеб с паутиной.

Я кидаю в кубок холодной воды две таблетки регенерационного комплекса, и в воздухе разносится запах цитрусов. Свежевыжатые апельсины, лимоны и мандарины. Выпиваю пенистый напиток, в ушах звенит мелодия из рекламы «Оранджина», и я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Хочу домой.

На балке под потолком сидит огромная черная птица, похожая на ворона, и поблескивает на меня белым веком на черном, словно гагат, глазу.

— Тебя зовут Невермор, — говорю ему. — И ты остаешься со мной.

— Невермор! — каркает он. — Никогда!

— Наконец ты это сказал, — киваю довольно.

Моюсь, насколько удается, надеваю другую рубаху и штаны. Цифрал заливает меня потоком эндорфинов. Мир делается пастельно-плюшевым, тупая боль угасает, но резко и коротко простреливает при неосторожном движении. Жуткая тень в душе прячется по углам. Ну что ж. Так случилось. Такова жизнь. Не твоя вина. Могли тебя не убивать, тогда остались бы живы. Таков уж этот мир. Что поделаешь?

Исповедуешься? Позвонишь в полицию? Пойдешь на терапию?

Лунф приносит мне миску какой-то приготовленной темно-красной фасоли из крупных зерен, копченую рыбу и жбан пива. Молча смотрит на пропитанную кровью рубаху, проткнутую под рукавом, и столь же подпорченный камзол.

— Дай, — говорит. — Женщины постирают.

Я вытаскиваю отобранный у убийц амулет и показываю ему. Он сплевывает с отвращением и поднимает кулак, бормоча имя Хинда.

— Не носи это. Это знак Смейринга. Бога Змея.

— Кто это?

Он пожимает плечами.

Я высасываю зерна, выплевывая толстые шкурки, рву рыбу и стараюсь не есть как зверь.

— Бог земли Змея. Избегай Людей Змея. Это дурные люди. Нападают на всех — не только на врагов. Живут в горах. Хватают людей и отдают их Змею. Умеют свалить человека взглядом. А с того времени, как пришла война богов, говорят, их охватил холодный туман, и они обезумели. Откуда это у тебя? Они в этом году не появлялись.

— А появляются?

— Нынче мир осенней ярмарки. Все Люди Побережья тут. Но может так случиться, что в этом году стирсманы решат напасть на них. Всем уже надоело. Я слышал, что люди из страны Огня, и из страны Коней, и из Земли Соленой Травы жалуются, что смейринги крадут женщин и детей. Те отрицают и утверждают, что их забрал туман. Якобы нынче у них есть король, словно у чужеземных дикарей. Один, который над всеми и может всякому приказывать. Глупость. Помни, что я тебе скажу, чужеземец. Если пойдешь на море и увидишь черный парус с серебряным знаком танцующих Змеев, готовь катапульту и сражайся — или ставь все паруса и беги. Иначе похитят тебя и отдадут Змею. Ты кого-то убил? — спрашивает внезапно с интересом.

Я смотрю на него пустыми глазами. Молчу, а на губах моих расцветает ухмылка.

— Ты же видишь, у меня нет меча.

— Вора уже забрали, — говорит он. — Его голова окажется на копье под огненным деревом. Ради устрашения и чтобы напомнить о мире.

— О мире? — смеюсь я.

— Будут знать, что происходит с теми, кто нарушает мир.

Я криво улыбаюсь.

х х х

Рано утром я отправляюсь к Копченому Улле. На этот раз я наготове. На левой руке поблескивает браслет, нож я подвесил в шелках под мышкой, заслонив его полой кафтана. Предпочел бы прихватить и меч, но не рискую.

По дороге широкой дугой обхожу проклятущий переулок. Сомневаюсь, чтобы напавшие до сих пор лежали на улице, но неохота мне там шляться.

Двери в контору закрыты.

Копченый Улле для меня — первый подозреваемый, хоть я и понятия не имею, в чем тут дело. Приказал меня обокрасть? И только?

Непросто сориентироваться в архитектуре этих домов. Внутренние дворики, патио, одно подворье переходит в следующее, все закрыты стенами домов или палисадами из бревен. Не понять, где кончается один и начинается другой.

Подумаем. Взглянем, где заканчивается стена конторы. Каков наклон крыш.

Я сижу в той же корчме, что и до того. Дома прилегают один к другому, застройка побережья идет одной линией.

Я смотрю на кружащих по набережной людей и вижу: что-то изменилось. Исчезли все дети. Не бегают уже по набережной с деревянными мечами, не юркают меж юбок и штанинами прохожих, не сидят, замурзанные и голодные, на порогах домов. Исчезли бесследно.

Изменился и вид городских патрулей.