Ночной цирк

Взяв карандаш, Чандреш размашисто пишет по краю листа: «Посвятить М. Алисдеру и С. Боуэн».

– Если хотите, я помогу вам найти нового секретаря, – предлагает Поппет. – Я могу ненадолго задержаться в Лондоне.

– Спасибо, дорогая, это было бы весьма кстати.

Большая сумка, оставленная Поппет на полу, неожиданно валится набок с глухим стуком.

– Что у тебя там? – спрашивает Чандреш, опасливо глядя на сумку.

– Я привезла вам подарок, – весело объявляет Поппет.

Она поднимает сумку и бережно вынимает крошечного черного котенка с белыми пятнышками на лапках и хвосте. Он выглядит так, словно его обмакнули в сливки.

– Ее зовут Ара, – говорит Поппет. – Она умеет приходить на зов и обучена паре-тройке смешных фокусов, но больше всего ей нравится подставлять ушко, чтоб за ним почесали, и сидеть на подоконнике. Я подумала, что вам придется по душе такой компаньон.

Поппет опускает котенка на пол и держит руку над его головой. Тихонько мяукнув, котенок поднимается на задние лапки, чтобы облизать ее пальцы, а потом замечает Чандреша.

– Привет, Ара, – улыбается он.

– Я не стану возвращать вам память, – говорит Поппет, глядя, как котенок пытается забраться Чандрешу на колени. – Я даже не уверена, что у меня бы получилось, попытайся я это сделать, а вот Виджет, скорее всего, справился бы. Но я не думаю, что вам нужно тащить на своих плечах этот груз. Пожалуй, смотреть вперед куда вернее, чем оглядываться назад.

– О чем это ты толкуешь? – спрашивает Чандреш, подняв котенка и почесывая его за ушком, отчего тот начинает довольно урчать.

– Так, пустяки, – отмахивается Поппет. – Спасибо, Чандреш.

Наклонившись, она целует его в щеку. Одновременно с прикосновением ее губ к Чандрешу приходит ощущение, что так хорошо он не чувствовал себя уже много лет – словно он наконец вышел из забытья. Его ум ясен, очертания будущего музея начинают приобретать четкость, а в голове появляются идеи новых проектов, на которые он вполне готов замахнуться.

Чандреш и Поппет проводят несколько часов, сортируя эскизы и делая новые наброски, придумывая музей, в котором искусство древности будет соседствовать с мечтой о будущем. Черно-белый котенок, играя, бьет лапкой по норовящим свернуться в рулон краям листов, на которых они рисуют.

Предания Париж, январь 1903 г.

– Предания нынче уже не те, мой мальчик, – говорит человек в сером костюме, и в его голосе сквозит еле уловимая грусть. – Добро в них больше не борется со злом, никто не отрубает драконам головы и не спасает прекрасных дев. Как я мог убедиться, большинство прекрасных дев и сами могут постоять за себя – по крайней мере те из них, которые чего-то стоят. Забыты простые сказки, в которых ради счастливого конца герой должен совершить подвиг и убить чудовище. Теперь не сразу и разберешь, что есть подвиг – и ради чего он. Чудовища скрывают свою истинную сущность под самыми невероятными обличьями, и порой трудно разглядеть, что за ними прячется. Да и концов уже не бывает – ни счастливых, ни каких-либо других. Жизнь продолжается, судьбы разных людей переплетаются друг с другом. Так история твоей жизни отчасти переплетается с историей твоей сестры, а ее история – с множеством других, и невозможно предсказать, к чему приведет каждая из них. Грань между добром и злом куда тоньше, чем в сказке о принцессе и драконе или Красной Шапочке и волке. Разве дракон не герой собственной сказки? А волк разве не ведет себя именно так, как и положено волку? От собратьев его отличает лишь то, что он переодевается бабушкой, чтобы немного поиграть со своей добычей.

Виджет потягивает вино из бокала, раздумывая над его словами.

– А разве это не значит, что простых сказок никогда и не было? – спрашивает он.

Пожав плечами, человек в сером костюме берет со стола бутылку, чтобы вновь наполнить бокал.

– Сложный вопрос. Сюжет и мораль сказки незамысловаты, но время расставляет свои акценты, что-то меняет, и сказка уже нечто большее, нежели просто история, повествующая о ряде событий. Но для этого нужно время. Самые правдивые сказки прошли проверку жизнью и временем.

Возле их столика останавливается официант и, не обращая внимания на человека в сером костюме, перекидывается парой слов с Виджетом.

– На скольких языках ты говоришь? – спрашивает человек в сером костюме, когда официант уходит.

– Я никогда не пытался сосчитать, – признается Виджет. – Я могу заговорить на любом, стоит лишь послушать его немного, чтобы уловить азы.

– Впечатляет.

– Чего-то я сам нахватался, а потом Селия научила меня выделять грамматические конструкции и различать в последовательности звуков отдельные слова.

– Надеюсь, она была куда лучшим учителем, нежели ее отец.

– Насколько я могу судить, между ними нет ничего общего. По крайней мере, она никогда не заставляла ни меня, ни Поппет принимать участие в рискованных состязаниях.

– Тебе хотя бы известно, в чем заключалось состязание, на которое ты намекаешь? – спрашивает человек в сером костюме.

– А вам? – парирует Виджет. – Мне казалось, что его условия всегда были довольно неоднозначными.