Ночной волк

И еще была у нашего приятеля тревожная черта: он полагал себя человеком остроумным и время от времени устраивал сложные, тупые, порой опасные розыгрыши, которые важно называл хепенингами.

Словом, скучно с Федулкиным не было…

— А ведь в самом деле, — сказал я с надеждой. Имя Федулкина объясняло все.

Антон вытянул палец:

— Помнишь ту его теорию?

— Какую? — наморщил я лоб, ибо теорий у Федулкина хватало.

— Насчет искусства, что все должно быть документально? Ну точно по жизни. А если такой жизни, как надо, нет, надо ее сперва сконструировать, а уж потом изобразить с присущим ему талантом… Ну помнишь, в Мневниках, когда портвейн хлестали?

Я пожал плечами. Тогда в Мневниках была симпатичная вечеринка, мне понравилась девочка, к сожалению, ничего не вышло — но весь вечер я был слишком занят, чтобы вникать в теории Федулкина.

— Короче, он так говорил. А все, что сейчас происходит, типичная конструкция. Напугать и посмотреть, как будешь реагировать.

— И телефонная девка из конструкции?

Тут он ухмыльнулся:

— Боюсь, что да.

— Вот это жаль.

Теперь, когда что-то было ясно, ко мне вернулось ощущение жизни во всей ее полноте.

— Он давно у тебя был?

— С неделю. Роман оставил.

— Роман?

— Может, повесть, я не заглядывал. Хотя придется. Ему ведь, гаду, мало, что похвалят, ему еще надо изложить, что особо потрясло.

— У меня тоже лежит нетленное творение, — вздохнул Антоха, — в такой красивой папке… Я уж думал нетленку похвалить, а папку конфисковать.

— Похвали повыразительней, он про папку и не вспомнит.

Мы посмеялись. Я взял федулкинскую рукопись — она так и лежала, где он положил, в кухне на подоконнике — откинул оберточный лист. Заглавие было — «Хроника эксперимента». Я прочел вслух начальные строчки:

— «Они говорят, надо изучать жизнь, и тогда, мол, будешь хорошо писать. Какая пошлая дурость! Как можно жизнь изучать, разве это математика? Надо не изучать, а ЖИТЬ! Именно ЖИТЬ! Только то, что ты испытал на себе, ты сумеешь талантливо, то есть правдиво и красочно, описать. Да, да, да! И если ты пишешь роман из жизни убийц, ты обязан убивать, а если из жизни насильников, ты обязан насиловать. Разумеется, я говорю фигурально, ибо „гений и злодейство — две вещи несовместные“. Но надо создавать ситуации, близкие к твоей теме и идее, действовать по принципу хепенинга — тогда и твое творчество будет наполнено живым дыханием жизни…»

— Стилист! — сказал Антон.

Я прочел еще абзац:

— «Данная рукопись всего лишь заготовка. Но я буду писать свою хронику в полную мощь, как будто эта книга у меня последняя, я буду стараться зафиксировать не только свои действия и действия других людей, но и переживания, мысли и чувства, ибо они тоже составляют жизнь, и только то, что пережито, способно волновать миллионы людей».

— На тысячи не согласен, — сказал Антоха, — замах-то, а?

— Классик, — согласился я и отложил рукопись. Он взял у меня федулкинское творение и начал листать, хмыкая и покачивая головой.

— Полная мощь? — спросил я.

— А как же! Сюжет — не оторвешься.

— Что там?

— Выясняет имя собаки.

— Агата Кристи, — похвалил я.

Тут опять позвонили. Я взял трубку.

Молчание.

— Жертва эксперимента слушает, — сказал я. Трубка не ответила, и я успокоил молчаливого собеседника: — Подопытный кролик здоров, чего и вам желает.

Гудки.

— Шекспир чертов, — сказал я, — проверяет. Эх, жаль, надо было вида не подавать, включиться в хепенинг.

Антон придвинул аппарат к себе, набрал номер.

— Не отвечает, — сказал он, — наверное, не из дома.

Я, вспомнив, вновь взобрался на подоконник, выглянул. Малый сидел на месте. Я опять ощутил что-то вроде беспокойства. Ну, розыгрыш. Но что-то уж больно продолжительный. Ведь не платит же Федулкин этим амбалам! А задаром кто сейчас станет губить рабочий день?

Тем не менее Антоху я проинформировал весело:

— Сидит!

— Хепенинг! — отозвался Антон. Видимо, он думал о том же, о чем и я. — Помнишь, он в спортзале ночным сторожем работал?

— Так его же выгнали.

— Ну и что? Федулкина не знаешь? Отовсюду гонят, но везде любят. А уж если начнет уговаривать, с его-то напором…

Федулкинский напор мы оба знали.

Теперь нам самим было любопытно, как поведет себя тот у подъезда, если мы просто выйдем и, допустим, двинем в центр. У Федулкина свой эксперимент, у нас будет свой.

— Стоп, — сказал вдруг Антоха, — минуту. Я знаю, где он. Помнишь Нинку, светленькую, пончик такой? Он у нее уже недели две кантуется.

— Позвони.

— Номер не помню, где-то на бумажке записал… Ладно, как пойду, загляну, она же за квартал от меня… Ну чего — в центр?

Я сказал, что расхотелось. Вообще-то причина была другая: а вдруг эта девка позвонит? Уж больно голосишко был своеобразный, что-то есть. Велела сидеть дома — надо сидеть. Я подумал, что хорошо бы ее сегодня зазвать на ночь. После всех волнений — в самый бы раз. Ведь обещала — будешь живой, трахнемся. А я как раз живой.