Ночные бдения

Она смущенно и радостно взяла цветы, открывая дверь. Сказать вам, чувствовал ли я себя в тот момент подлецом? Зачем?! Все равно вы мне не поверите. Осуждая себя, я лишь доказывал бы свою двуличность и коварство. Я не обладал ни первым, ни вторым качеством, о чем сейчас глубоко сожалею. Да, сейчас я могу лишь сожалеть, изменить что-либо, увы, не в моей власти. Так думаем мы о прошлом, перебирая в памяти воспоминания о давно ушедших событиях, сожалеем о нечаянно сказанном слове, о порывистом, необдуманном действии, нам порой бывает стыдно за совершенные поступки, хотя сами они перестали существовать, потеряли свою живую суть, отношение к нашему настоящему и будущему. Вы не согласны со мной? Может быть, каждый в этом мире имеет право думать по-своему; и я тогда думал так, как думал бы молодой легкомысленный петушок, уверенный, что набрался достаточно жизненного опыта, чтобы совершать взвешенные поступки. Не знаю, мог ли я тогда, подобно флюгеру под порывом свежего ветра, повернуться в сторону перемен, не знаю, но я считал себя властелином своей жизни и не видел в этом ничего плохого.

Лена была целью, мечтой, возможно, попыткой добавить света и радости в жизнь, только теплые чувства испытывал я к ней; и в ту минуту не существовало для меня ничего и никого, кроме моей невесты, моей нежной грезы. Удивительная она была девушка, никогда не встречал лучше ее, а какое у нее было сердце! Но я отвлекся. Близится к концу прошлая моя история, как камень, столкнутый с горы.

Несмотря на то, что весь день моросил мелкий противный дождик, к вечеру небо прояснилось, ветер принес с полей прохладу и сырость. Я натянул теплый свитер и, оставив для мамы записку, вышел с Маринкой на улицу. Она поежилась и сказала:

– У-у-у, какая погода противная, не люблю дождик.

Я ничего ей не ответил и пошел за Леной. Она, к моему удивлению была уже совершенно готова; серый костюм подчеркивал ее стройность и женственность, мне оставалось лишь заключить ее в объятия и крепко поцеловать.

Странное состояние владело мной, родившись утром, к вечеру оно выросло и вылилось в липкую тревогу и ощущение неподвластности происходящего – странное подобие тоски.

Колька жил в соседнем дворе, так что нам не пришлось долго идти по серым противным сумеркам. Дверь нам открыла Аня, та самая хрупкая жена моего друга, она была ловко опоясана синим фартуком, а из квартиры в коридор лились божественные ароматы чего-то мясного, сытного и, видимо, очень вкусного.

Аня тепло встретила нас, сразу став центром внимания и восхищения моих спутниц. Она увлекла мою сестру и невесту на кухню, сделав мне знак, чтобы я проходил в комнаты.

Колька сидел в кресле и скучающе листал местную газетенку; заметив меня, он небрежно бросил ее на журнальный столик и поднялся для приветствия.

– Что за город?! – недовольно пробурчал он, крепко пожимая мне руку, – даже газету нормальную выпустить не могут. Скорее бы уже убраться отсюда.

– Собираешься уезжать? – вежливо осведомился я, устраиваясь в кресле напротив и беря в руки отвергнутую им газету.

– Да, а черта здесь делать? Глушь она и есть глушь! Поеду в областной центр, может, там жизнь веселее будет. А здесь что, – Колька развел руками, – здесь никакой перспективы развития и быть не может, те же сопли изо дня в день.

– Вот видишь, как получается, – улыбнулся я, внимательно изучая знакомое Колькино лицо и пытаясь найти в нем какие-то ответы. – Ты уезжаешь, а я, наоборот, вернулся.

– И на кой черт? – презрительно спросил Колька.

– Понимаешь, всему есть предел. Я хотел приключений, романтики, я их получил, успокоил, что называется, свою мятежную душу, теперь хочу пожить нормально, как все, и нафиг мне больше не нужна новизна и острые ощущения, хочу завести семью, дело, наладить новые отношения. Как ты, хочу.

– Ах ты, шельмец, – рассмеялся Колька, пригладив жиденькие рыжие усики. – Смотри, потом волком будешь выть от этого города и своих семейных отношений, попомнишь тогда старого глупого друга.

– Не пожалею, – уверенно ответил я, в глубине души все же сознавая Колькину правоту. Сколько я протяну – год, два, пять лет, а что потом, долго ли я выдержу спокойной жизни?

Маринка весело залетела в комнату, неся на одной руке, на манер восточной красавицы, блюдо с салатом; сделав замысловатую фигуру, она поставила его на накрытый белоснежной скатертью стол, стрельнула глазками в Колькину сторону и вновь упорхнула на кухню.

– Это твоя драгоценная сестренка? – спросил Колька, пряча под усиками улыбку мартовского кота.

Я укоризненно покачал головой и с радостью подколол его:

– Смотри, как бы твоя зеленоглазая женушка не обломала о твои кудри пару чугунных сковородок.

Легка на помине, Аня просунула свое узенькое личико между шторками, висящими на двери, и поманила пальчиком мужа. Колька мгновенно подчинился безмолвному приказу и чуть ли не вприпрыжку побежал к ней.