Ночные бомбардировщики

Воспоминание о Васильке разбередило душу Кедрова, и когда Виноградский снова поднял на него взгляд и тихо, умоляюще попросил взять к себе в экипаж (он знал, что правый летчик Кедрова уехал на учебу), подполковник сказал: «Хорошо».

Теперь Кедров раскаивался в своем решении. Он — командир эскадрильи, его экипаж должен быть примером для других, слаженным, как часы, сильным. Второй летчик... Ведь он в экипаже — заместитель командира, его правая рука. При необходимости он должен взять управление самолетом и экипажем на себя. А какой из Виноградского заместитель, летчик, когда он от рыбьей крови побледнел. Нет, видно, прав Петров, не каждому дано быть орлом: ведь дело вовсе не в умении пилотировать. Все дело в характере: какова в тебе военная закваска, сила воли?

«Ну что ж, — успокоил себя Кедров, — слетаю разок, другой, а там видно будет. Повод списать всегда найдется».

Виноградский вернулся через полчаса и доложил, что [154] приказание выполнил. Когда он снял фуражку, Кедров пожалел об отданном сгоряча приказании: вместо красивей волнистой прически на голове лейтенанта торчал короткий ежик, будто прошлогодняя стерня, отчего лицо казалось еще более худым и печальным.

— Хорошо, — сухо сказал подполковник. — Завтра пойдем по маршруту. Подготовьте карту. Задание штурман объяснит.

...Утро было погожее, чистое голубое небо. Лишь у горизонта, где собиралось взойти солнце, выстроились пурпурные облака. «Предвестники грозы, — отметил Кедров. — Болтанка будет». И ему снова, в который уже раз за это утро, вспомнился Виноградский. Его голубые глаза будто преследовали Кедрова, а испорченная прическа была укором совести.

Недалеко от командного пункта Кедрова нагнал майор Петров.

— Привет старой гвардии, — поздоровался он. — «Чем опечален, друг мой верный? Открой терзания свои», — продекламировал он и, не дожидаясь ответа, весело рассмеялся.

Кедров ничего не ответил и прибавил шаг.

На стоянке работа шла полным ходом. Самолеты были расчехлены, заправлены топливом. Виноградский помогал технику протирать стекла кабины. Увидев командира, он бросил тряпку и, приложив лихо руку к фуражке, отдал рапорт. В глаза Кедрову бросились не снятые с рук шевретовые перчатки. «А я еще пожалел его, — снова мысленно ругнул себя Кедров. — Нет, не та нынче молодежь пошла. Боится руки запачкать». И злость на себя еще больше взвинтила ему нервы, но он сдержался, дал команду «Вольно» и спросил строго:

— Осмотрели самолет?

— Так точно! Все в порядке, за исключением того, что в кабине лишний предмет. Что еще за предмет?

— Кислородный баллон.

— А-а, — вспомнил Кедров. Два дня назад он этот баллон взял на соседнем аэродроме со списанного самолета для акваланга. — Пусть лежит, после полета заберу. — И полез в кабину.

Виноградский пилотировал в перчатках, и они мозолили глаза Кедрову, не давая сосредоточить мысли на другом. [155]

— Вы бы сняли перчатки, — не выдержал Кедров, стараясь говорить как можно спокойнее. — Штурвал будете чувствовать лучше.

— Ничего, — ответил лейтенант. — Я привык. Ведь так по инструкции положено.

— Ну, ну, — усмехнулся Кедров и подумал: «Ко всему он еще и буквоед. Когда эта инструкция написана. Теперь ни один летчик не надевает перчаток: в кабине тепло и уютно — комфорт».

Вокруг самолета заклубились серые облака, и его стало бросать, как на ухабах. Началась болтанка. Кедров глянул на лейтенанта. Лицо Виноградского сосредоточилось, руки вцепились в штурвал так, что перчатки натянулись, как на барабане. Ему было нелегко, в облаках он почти не летал, но Кедров не взял штурвала: «Пусть учится, попыхтит, на то он и военный летчик».

Вскоре облака расступились, и бомбардировщик пошел между ними, как в ущелье, залитом солнцем. Слева они стояли белоснежной высокой стеной, а справа вздымались гигантскими башнями с круглыми, как церковные купола, вершинами. Кедров зачарованно смотрел на такую редкостную красоту: сколько не летай — но привыкнуть к ней невозможно.

— Командир, справа гроза, — доложил штурман. Кедров посмотрел на Виноградского. Лицо летчика показалось ему побледневшим, глаза поблескивали. «Да, пожалуй не из храброго десятка, — подумал подполковник. — И такой летчик у командира эскадрильи. А если завтра в бой?»

— Командир, гроза по курсу, — прервал мысли Кедрова штурман. — Дальность пятьдесят.

Кедров нажал на кнопку микрофона.

— «Волна», я сто третий, разрешите набрать высоту, болтает сильно.

— Сто третий, запрещаю менять эшелон, — ответив земля. — Выше вас идут самолеты.

Кедров думал. Возвращаться, не выполнив задание ему не хотелось. Но не лезть же в грозовое облако! Он ждал, наблюдая за лицом Виноградского. О чем думает лейтенант, хватит ли у него выдержки, чтобы не попросить разрешения развернуться обратно?.. Вот так держали курс летчики во время войны, когда впереди громыхали разрывы снарядов. Кедрову тогда было двадцать, как [156] теперь Виноградскому. А Васильку четырнадцать. Теперь бы ему было за тридцать...

— Дальность тридцать, — напомнил штурман.