Ночные бродяги

— Это тебе не игрушка! — донесся до Нюха грозный рык Вруна. — Я забираю у тебя этот свисток до тех пор, пока ты не научишься использовать его по назначению, а не для развлечений! — С этими словами шеф полиции вырвал у незадачливого подчиненного свисток и пошел дальше.

— Ох, — только и сумел вымолвить бедолага, совершенно ошеломленный суровостью начальника.

27

— Ну, скажи, — просил норка-надсмотрщик. — Расскажи мне.

Пока Плакса таскал уголь, а Грязнуля работал с раскаленным металлом, надсмотрщики то и дело приставали с расспросами. Им не терпелось узнать, где же может быть хуже, чем на их фабрике. Что же это за такое жуткое место!

А на шкурке Грязнули уже появились проплешины — там, где на густой мех попали капли раскаленного металла. Плакса с ужасом заметил, что на тех работягах, которые сменяют Грязнулю, почти совсем не осталось меха — он весь выжжен. Плакса чувствовал себя ужасно — он помнил, что именно он должен был оказаться на этом месте, а Грязнуля спас его — вот что значит настоящий друг! Но, как Плакса понял из разговоров, срок жизни тех, кто работает с металлом, не больше двух недель. Всего лишь две недели! А потом одно неосторожное движение, всплеск — и нет больше ласки. Впрочем, Грязнуля не унывал. Он по-прежнему подшучивал над надсмотрщиками и то и дело намекал на место, где даже хуже, чем на фабрике. Надо признать, что Плакса ничуть не меньше надсмотрщиков хотел узнать, что же это за таинственное место.

— Ты подскажи чуть-чуть, — продолжал надсмотрщик, — это место на Поднебесном?

— Хо-хо, да, на Поднебесном, — отвечал Грязнуля, весело посверкивая глазами.

Остальные ласки-рабы были благодарны Грязнуле за то, что он держит надсмотрщиков в напряжении. Они нашли себе занятие и гораздо меньше придирались к рабочим и даже почти не били тех. Разумеется, работа все равно ни на минуту не прекращалась — отовсюду раздавался стук молотков и скрежет металла, однако теперь норки не расхаживали между рабами и не размахивали плетями просто для собственного удовольствия. И рабы спокойно занимались подъемом грузов или разливкой металла, не дрожа от страха каждую секунду.

— Разумеется, дело происходило на Поднебесном, — ухмылялся Грязнуля.

— Возле Туманного?

— В самом Туманном!

Сквозь щели и узкие оконца начал пробиваться рассвет. Как раз в такое время из углов выползают пауки, чтобы проверить, не попала ли в их тенета добыча — неосторожный мотылек или муха, — которые сейчас бьются в паутине, пытаясь высвободиться. В такое время начинают поскрипывать половицы и двери, словно по комнате ходит кто-то невидимый. В такое время раздаются печальные вздохи из ниоткуда, а сны и кошмары кажутся явью. Странное время. Настоящее безвременье.

— Ну ладно, — наконец смилостивился Грязнуля. — Скажу. Самое худшее на свете место это… детский приют.

— Детский приют! — в изумлении фыркнул норка. — И там, по-твоему, хуже, чем здесь?

— Дело не в самом месте. Дело в том, кто командует.

— И кто же там командовал?

— Учительница по имени джисс Ломоворот — ласка, с которой тебе, дружок, никогда не захотелось бы встретиться, особенно если тебе всего-навсего три года и ты невинен, как новорожденный младенец.

— Думаю, понадобится нечто посильнее, чем просто какая-то учительница, чтобы напугать меня!

— В таком случае ты будешь покрепче меня, — заявил Грязнуля, даже не вздрогнув, когда на его мех попало две или три капли раскаленного металла. — Что же касается меня, то я ни за что на свете не хотел бы снова оказаться в том приюте. Мне удалось сбежать оттуда, забравшись в пустую коробку из-под игрушек, которую выкинули на свалку. Но на всю жизнь я запомню свое пребывание в этом приюте. Ломоворот! У меня до сих пор при упоминании ее имени по всему телу мурашки бегут!

— Ха! — сказал надсмотрщик, на которого жаркая речь Грязнули не произвела особого впечатления. — И что же она делала, если ее так все боялись?

— Например, она выставляла на мороз горшки для малышей. Приблизительно за час до того, как высаживать всех на горшки, она выставляла те на мороз, а горшки-то металлические! Так что когда малыши садились на них, то примерзали. У меня до сих пор остался такой след. Могу показать…

— Нет уж, не надо, — отказался норка. — И это все?

— Разумеется нет. Она связывала нам на ночь лапы, чтобы мы не могли засунуть коготь в рот и пососать его.

Норка кивнул:

— Да, это действительно неприятно.

— А носы она нам вытирала наждачной бумагой вместо салфеток.

— О-о-о, это просто ужасно.

— А если она заставала нас, когда мы ковыряли в носу, она смачивала нам когти уксусом, так что когда мы пытались засунуть их в нос в следующий раз, то нос краснел и раздувался.

— А она не мазала вам язык горчицей, если вы ругались? Я помню, что однажды меня заставили так сделать, и до сих пор, когда я слышу брань, мне кажется, что у меня язык и живот горят огнем.