Ночные бульвары

Робер молча взял из пачки одну сигарету. Они снова вышли на авеню, не потому что там было что делать, а так, не думая, - может быть, просто привлеченные светом, - и отправились к "Обелиску", - может быть, просто потому, что вниз идти легче, чем наверх.

Марианна еще немного поговорила о своей неудаче, но Робер ничего не отвечал, и она скоро тоже замолкла, и они оба шли так, едва-едва, каждый со своими мыслями или со своей пустотой.

- Дальше вниз? - спросила Мaрианна, когда они дошли до "Руи-Пуан".

Робер только пожал плечами.

Здесь уже не было витрин и на бульваре стало темнее, а налетавший с Сены ветер шелестел в ветвистых черных деревьях и колыхал свет и тени по аллее.

- Ты и правда совсем онемел.

- Не могу разогнать сон. Пока тебя ждал, уснул.

- Дело не во сне. У тебя просто пропал аппетит к разговорам. И сказать тебе, с каких пор?

Он не проявил любопытства.

- С тех пор, как я сказала тебе кое-что из того, что тебе так не терпелось услышать.

Он не возражал.

- Потому что ты напрасно пытаешься разыгрывать циника, Робер. Ты провинциальный мещанин и мораль твоя сейчас шокирована, и ты наверняка спрашиваешь себя, должен ли ты даже в таком положении, в каком сейчас оказался, идти рядом с женщиной, так погрязшей в пороке, как я.

- А, ну да. Именно над этими вопросами я и ломаю себе голову. Поэтому и ждал тебя два часа на тротуаре.

- Брось. Я тебя вижу насквозь.

- Допускаю. Только ничего ты не понимаешь. Я не говорю, что история твоя доставила мне бескрайнюю радость. Она действительно была для меня подлым ударом, твоя история...

- Я так и знала.

- ... но не потому что мораль моя шокирована. Если хочешь знать правду, то должен тебе сказать, что ожидал услышать кое-что и похуже. Что ты меняла их по пять раз в день в какой-нибудь из тех грязных гостиниц возле "Мадлены" или еще где-нибудь.

- Стой, - прервала его Марианна. - Я больше не могу. Давай сядем...

Она рухнула на скамейку у аллеи и простонала.

- Положи ноги на сиденье, - сказал Робер. - Обопрись спиной мне о спину и расслабься.

Они посидели так, привалившись спина к спине, и Робер ощущал всем своим существом ее усталое дыхание, ее пульсирующее тело - тело уличной женщины, но теплое и живое среди мрака и одиночества ночи.

- Дай сигарету.

Марианна подала ему пачку через плечо.

- Значит, ты должен быть доволен, что не слышал самого худшего?

- Должен быть, но вот на' тебе, не доволен. Только не потому, что столкнулся с женщиной, которая шокировала мою мораль, а потому что женщина эта оказалась в точности того же качества, что и я, - испорченная и испачканная точь-в-точь, как я сам.

- Что? Уж не занимался ли и ты этим ремеслом?

- Почти.

- Нет, ну ты не станешь меня убеждать, что ты - один из "теть".

Он рассмеялся кратким невеселым смехом.

- Это не единственный способ. Человек не обязательно продает себя мужчине. Женщины-клиентки тоже попадаются.

- Богатая была?

- Очень.

- И страшная?

- Очень.

- Естественно. Красивые находят себе мужчин, не покупая. Продать себя красивой трудно.

- Дело не в том, что я себя продал. Я продал другое, Марианна. Свое искусство.

- Ну, что ж тут такого плохого. Насколько я знаю, человек для того и рисует, чтобы продавать.

- Ты не понимаешь. Душу я свою продал. Вот что я хотел сказать.

- Извини меня, но в таких вещах я действительно не разбираюсь. Не сильна я в тоске по невидимому.

- Только должна ты знать, - и говорю я это не из хвастовства, - что я долго боролся и не упал от первого удара, а мне пришлось получить много ударов, и тяжелых, прежде чем я упал. И если я себя продал, то продал не по доброй воле, как ты.

- Не вижу разницы. Впрочем, если тебя это успокаивает...

Она отодвинулась от его спины.

- Ох, ноги мои. Задавила тебя?

- Нисколько. Наваливайся свободно.

Он снова ощутил полную теплую спину.

- Мы связаны, как сиамские близнецы...

- Какие близнецы?

- Нет, ничего.

- Расскажи про ту, страшную.

- Чтобы рассказать тебе про страшную, нужно рассказать сначала про те десять лет нищеты и про то, как я ходил от торговца к торговцу с картинами под мышкой и как производил серийно акварели по два франка за штуку для старьевщиков по набережным, и как стал уличным фотографом, и как потом меня взяли фотографом порнографических снимков, и как я сидел два месяца в тюрьме, и как много раз чуть не умирал с голоду и разное другое такое же.

- Ничего, хорошо, не перечисляй. Рассказывай. Это снимает с меня усталость - слушать.

- Брось! Запутанные это дела. И забытые.

- Ну, расскажи тогда про страшную.

- Страшная и богатая. Этим исчерпывается все. И надменная, ко всему прочему, как английская королева. У отца ее магазин картин, но всеми делами заправляет она. Если это тебя живо интересует, могу дать адрес дома.

- Почему нет! Папаша может пригодиться.

- Прекрати!

- Тебя это шокирует?

Он промолчал.

- Папаша делает то, что скажет ему Жизель, дочь. Жизель сидит за письменным столом в глубине магазина, склонив напудренную морду над ворохом бумаг, и заключает сделки по телефону. Такой я ее увидел, когда в первый раз вошел со своими жалкими полотнами под мышкой.