Ночные гоцы

Майор Андерсон, заместитель командира Тринадцатого стрелкового полка, был холостяком и жил один. Спросонья он сел, откинул москитную сетку и высунул голову наружу. В темноте он принялся нашупывать спички, раздраженно бормоча:

— Какого черта? Что стряслось? Вы кто такие? Да в чем дело?

Он зажег спичку. В ее неровном свете замерцали глаза и отливающие призрачным блеском серые с серебром мундиры. Кавалерист поднял карабин и шагнул вперед. У майора перехватило дыхание. Он был совсем один и безмолвно кричал в темноте: «Только не меня! Только не меня!» Спичка обожгла пальцы. Он был совсем один — и впереди ничего, кроме крошечного огонька в руке, вечного одиночества среди толпы, одиночества в могиле и одиночества в продуваемой всеми ветрами пустыне вечности. Он никого не любил — ни мужчину, ни женщину, ни ребенка. Спичка догорела и кавалерист выстрелил.

Моти, айя Сэвиджей, только притворялась спящей. Она услыхала весть еще вечером, и теперь лежала, дрожа и закутав голову в сари. Она слышала, как Родни зашел и посмотрел на нее. «Ночь настает». Она не хотела умирать. Боги каким-то образом проведали, что в прошлом году она сварила отвар, чтобы вызвать у Сэвидж-мемсахиб выкидыш. Они рассказали сахибу. За этот грех они ее убьют, или это сделает сам сахиб. В темноте что-то каркнуло. У нее застучали зубы. В ее деревне хватало злых духов, призраков и домовых. В этот раз сахиб ее не убил. Он заходил, чтобы убедиться, что она на месте, и убьет, как только будет готов. Когда комнату залили отсветы пожара, она бесшумно поднялась и выбралась из дома. В полях она повернула на юг и, спотыкаясь, направилась в город. Если завтра все успокоится, она вернется. Она скажет мемсахиб, что у нее случился приступ малярии, и она сама себя не помнила.