Ночные легенды (сборник)

Однако отец мой был более беспечен. Старые сказки он знал и рассказывал их мне, когда я был мальчишкой: сказки про Песочного Человека, который вырывает глаза у маленьких мальчиков, если те не спят; про Бабу Ягу – старуху ведьму, что летает в ступе и катается на ребячьих косточках; про Сциллу – чудовище морское, что утаскивает моряков в пучину и сжирает, но аппетит ее неутолим.

А вот об Ольховом Короле он не рассказывал никогда. Единственно, что он мне говорил, – это что нельзя ходить одному в лес или оставаться на улице с наступлением темноты. Там всякая, говорил, собирается всячина – и волки, а бывает, и кое-что похуже волков.

Есть миф, а есть реальность; одно мы рассказываем, а другое скрываем.

Мы создаем чудовищ и надеемся, что уроки, облеченные в истории, пригодятся, выручая нас в столкновении с ужасом жизни. Мы даем ложные имена своим страхам и молим, чтобы нам в жизни не встретилось ничего хуже того, что мы сами сотворили.

Мы лжем нашим детям, чтобы уберечь их, и ложью своей предаем их самым страшным из напастей и лишений.

***

Семья наша жила в небольшом доме рядом с кромкой леса на северной оконечности деревушки. Ночами луна обливала деревья серебром, разверзая волшебные синеватые бездны, и туманно-золотистые столпы сияли вдали, как призрачное нагромождение церквей. За лесом тянулись горы, и большие города, и озера широкие, как моря, так что с одного берега не видать другого. В детском своем уме я представлял, как проникаю через барьер лесов и попадаю в огромное королевство, которое они скрывают от меня. А в другой раз деревья сулили мне защиту от мира взрослых – кокон из древесины и листьев, где можно спрятаться, ибо такова для ребенка притягательность затемненных мест.

Поздней ночью я, бывало, сиживал у окна моей спальни и слушал звуки леса. Я научился различать уханье сов, невесомый взмыв крыльев летучих мышей, боязливое снование мелких зверушек, торопливо кормящихся в траве, постоянно начеку, как бы их самих никто не сцапал. Все эти элементы были мне знакомы, и они меня убаюкивали, провожая в сон. Таков был мой мир, и до некоторых пор в нем не было для меня ничего непостижимого.

Тем не менее я припоминаю одну ночь, когда все вокруг казалось тихим и спокойным, и вдруг оказалось, что все живое в темноте под окном вмиг затаило дыхание, и, вслушиваясь, я ощутил нечто пробирающееся через сознание леса, через его зеленую душу, в хищном поиске добычи. Подрагивающим голосом завыл волк, и я ощутил страх в его вое. Через секунду-другую вой превратился в стенание, взрастающее по громкости, пока не переросло уже в подобие вопля, а затем бесследно оборвалось.

И ветер колыхнул занавески, словно лес наконец издал вздох облегчения.

***

Мы жили вроде как на краю мира, в извечном сознании, что за нами расстилается один лишь лесной простор. Во время игр на школьном дворе наши крики на мгновение зависали в воздухе и как будто всасывались линией деревьев, а наши детские голоса бродили затерянные среди стволов, прежде чем наконец истаять без следа. И вот за этой древесной линией дожидалось существо, ждало и впитывало наши голоса из воздуха словно рука, хватающая с дерева яблоко; хватало и поглощало нас в своем уме.

В тот день земля была слегка припорошена снегом – я еще не видел, чтобы он выпадал так рано. Мы играли в поле возле церкви; гоняли красный мяч, который на белизне раннего снега смотрелся сгустком крови. Неожиданно ожил порыв ветра – там, где его до этого совершенно не было. Он понес наш мяч, пока тот не закатился в молодой ольховник, стоящий не столь далеко за кромкой леса. Я, ни о чем не думая, за ним побежал.

Стоило мне миновать первые высоченные пихты, оторачивающие лес с краю, как воздух сделался холоднее, а голоса моих товарищей перестали быть слышны. Темные наросты и трутовики свисали с затененных сторон деревьев, низко над землей. И у основания одного из стволов я увидел мертвую птицу, как бы провалившуюся саму в себя возле семейства грибов, застывших над нею желтым глянцевитым навесом. На клюве у нее была кровь, а глаза плотно закрыты, как будто птица навеки ушла в воспоминание о своей последней боли.

Я углубился в лес, и неровная цепочка следов за моей спиной смотрелась невидимой стайкой потерянных душ. Раздвинув ольховые ветви, я потянулся за мячом, и в этот момент ветер заговорил со мной. Он прошелестел:

– Мальчик. Подойди ко мне, мальчик.

Я огляделся, однако поблизости никого не было. И тут голос донесся снова, теперь ближе, а в тенях впереди меня пошевелилась фигура. Вначале я подумал, что это древесный сук, настолько тонкой и темной она была. Силуэт был обернут серым, как будто какие-нибудь пауки обмотали его толстым мотком пряжи. Но вот сук вытянулся, а ветки на нем согнулись корявыми пальцами и поманили к себе. От него исходили волны странного вожделения. Они омывали меня словно прилив нечистого моря, оставляя загрязненным и сальным.

– Мальчик. Прелестный, нежный мальчик. Подойди же скорей, обними меня.