Ночные любимцы

— А это, беллетрист хренов, сюжет из дешевой мелодрамы дурного вкуса, — хрипло ответил Шиншилла. — Стреляй быстрей и вали отсюда.

Из-за поворота арки зазвучал сценический глас материализовавшейся в глубине двора дворничихи:

— Пьяницы, хулиганы, сейчас засвищу, вызову участкового, постового, прекратите нарушать, пошли вон.

Леснин выматерился. Я слышала его удаляющиеся шаги, растворившиеся в шумах Фонтанки. Через минуту Шиншилла поскребся в дверь, я ему открыла. Бровь у него была рассечена, вид сползшей кожи и крови испугал меня, я заплакала и кинулась к аптечке искать йод, перекись, пластырь и стрептоцид.

Морщась, Шиншилла сказал:

— Молодца, фершалица, да ты вроде не на медицинском факультете.

— Я из медицинской семьи, — отвечала я. — Но теперь тебе надо пойти к травматологу.

— Что я там скажу? За углом на чей-то кулак наткнулся?

— Это ведь не милиция. Скажи — бытовая травма.

Он засмеялся.

— Да, приду и скажу: выпал из ванны, разбил лбом унитаз, бытовая травма, романтика буден.

— Шиншилла, — сказала я, — ведь это я тебя втравила. Прости меня.

— Что уж теперь, — сказал он. — Вот только спектакль через три дня, какой же я принц с фингалом и с порченой вывеской. Но, будь ты одна, он бы у тебя пакет отобрал. Не знаю, какие такие шпионские карты и шифрованные сведения у тебя в пакете…

Я его перебила.

— Какие карты? Какие сведения? Личные письма, личные дела, интимная жизнь, понял?

— Хозяин вряд ли заслужил, чтобы кто ни попадя совал нос в его интимные дела, даже ты, правда? А тем более Леснин, а с ним целый коллектив профессиональных ищеек.

— Он, наверно, про тюрьму всерьез говорил, Шиншилла, тебе надо скрыться.

— Скрыться? — переспросил он.

— Тебе надо уехать. Чем дальше, тем лучше. На Камчатку. На Дальний Восток.

— А как же всесоюзный розыск?

— Не будут по таким пустякам объявлять всесоюзный розыск.

— А вдруг?

— По дороге потеряешь паспорт. Купишь другой. С другой фамилией. Жуликов много. Продадут тебе документ. Я тебе браслетик с собой дам. Браслетик продашь, паспорт купишь.

— Фантастика, — сказал Шиншилла. — Какая, однако, жизненный путь — узенькая тропка. Шаг влево, шаг вправо — и ты в уголовщине. Все приблатнены. Все просахалинено. Хорошие советы даешь, девушка из медицинской семьи, студентка художественного ВУЗа, комсомолка, активистка, парле франсе. Скажи, ты знала, кто такой Леснин?

— Да.

— Давно знала?

— Недавно выяснила. Суток пять тому.

— Тебе в театральной студии место. Или в разведшколе. Ты не тогда выяснила, когда в библиотеке в обморок шваркнулась?

— Тогда, — сказала я. — Но я не шваркалась.

— Кийяфа тебя, стало быть, посетила. Ну, со мной все ясно, с Лесниным тоже, сам прокололся; а с остальными как дело обстоит?

— Не ахти, — сказала я.

— Со всеми?

— Кроме Хозяина. И Сандро еще туда-сюда.

ee, — сказал Шиншилла. — Чем нас сегодня попотчует Сандро? Пещерой Бархута? Вход в ад на повестке дня. Очень кстати.

— Неужели ты придешь?

— Будь уверена. Даже если травматолог швы наложит. — Весь израненный, он жалобно стонал. — Артист я или не артист? Вот уж сегодня-то приду обязательно.

— А коли среди ночи к квартире «воронок» подгонят один на всех?

— Стало быть, такая судьба, медхен Ленхен. Манийя, извини. Светловато, однако, для «воронка». Он ночная птица. Требует антуража тьмы. Что же это наш оборотень, Леснин-то, совушка полицейская, чувство стиля потерял да днем-то и высунулся? Интересная, видать, у нашего Хозяина интимная жизнь. Так, Ленхен?

— Очень интересная, — сказала я. — Сплошь волшебство. Чары одне. Граф Монте-Кристо двести лет спустя.

— Как ты думаешь, Леснин-то появится?

— Не один ты артист, — сказала я. — Вестимо, припрется. И сядете вы, игроки, играть в макао.

— Он не артист, — поправил меня Шиншилла, — а актер, разница большая. А в макао, дорогая, мы не играем.

— Во что же вы, черт побери, режетесь? Выучу ли я хоть одно название ваших идиотских игр?

— В буру, в шестьдесят шесть, в скат, в покер, в три листика; да ты запиши.

— Давай так договоримся, — сказала я, — сегодня вы доиграете, а завтра ты рвешь когти.

— Хорошо излагаешь, — сказал он.

— Мне бы не хотелось, чтобы по моей милости ты в тюрьме на собственной шкуре изучал материалы по развитию гомосексуализма в России.

— Ты манией величия, Лена, не страдай, — ответил Шиншилла. — При чем тут твоя милость? Свою легенду я выдумал сам. Леснина ты на работу не принимала. Время и место действия тоже устанавливаешь не ты. Меня, правда, с детства учили: нельзя читать чужие письма; а тебя?

— Меня тоже учили. Сначала я не знала, что это его письма. Потом мне показалось, что он писал их мне.

— Ну, извини, — сказал Шиншилла. — Нет слов. Пойду-ка я, правда что, к доктору. А то, неровен час, останусь без брови. Кому я нужен с накладной? Некосметично. И грозит профнепригодностью. Ты идешь, чи то остаешься?

— Поеду на работу к Хозяину и отвезу ему ключ.

— Ни к чему, — сказал Шиншилла, — оставь, где лежал. Все равно у них есть свой ключ от этой двери. И сто отмычек. Нечего себя тешить. Ключ она отвезет. Иди, поучись немного. Займись делом. Я тебя провожу до Невского.