Ночные любимцы

Они познакомились в общежитии на вечеринке. Кайдановский, видимо, несколько дольше положенного рассматривал Юса, и тот взъерепенился: «Что это ты уставился? Тебе не нравится моя жидовская морда?» — «Все зависит от трактовки. Я бы сказал — лицо ветхозаветного пророка, но, если твоя формулировка тебе милее, пусть будет морда. Не нравилась бы, я бы не смотрел». — «Ты что, пидер, чтобы я тебе нравился?» — «Нет, я лесбиян. Что смеешься, знаешь анекдот?»

Юс по совместительству занимался музыкой, даже был известным джазменом, инструмент Кайдановский спутал, я не сексофонист, это вы тут все сексофонисты, у меня тромбон. Юс спросил: «А что у тебя за фамилия, почему на «ский», правда, не похож, но и на финна не смахиваешь, ты, часом, не жид?» — «С утра не был, — отвечал Кайдановский, — но, может, ты меня к вечеру произведешь?» Когда Юс заявил — трезвым быть ему его религия не позволяет, Кайдановский, а они успели еще выпить, спросил, не талмудист ли Юс? «Нет, я не талмудист, я мудист». — «Не слыхал». — «Это новая религия. Я ее единственный пророк. Хотя полно скрытых адептов. Присоединяйся, ты мне глянулся, ты сообразительный, потому я и спросил, не жид ли ты». — «Да неужто сообразительность может быть национальной чертой?» — «Сообразительность нет, а несообразительность может». — «Какой же ты мудист, ты вульгарный русофоб». — «Ты ошибаешься, Кай, я полифоб, две большие разницы».

На самом деле Кайдановский помнил вечер лакунами: белое пятно — эпизод, белое пятно — эпизод, возникал Юс снова, говоря о Шашибушане. «Это верховное божество твоей религии?» — «Скорее всего, но Шашибушан настолько верховен, чуден и страшен, что падают пред ним ниц, и никто не знает его; всеми делами заправляет Мухан». — «Он рангом ниже?» — «Не говори о богах, как о чиновниках. Мухан идейный руководитель, он вполне вездесущ, но и он не виден никому и никогда; у него есть, впрочем, исполнитель, — Жужу; так вот, если ты прогневаешь богов, в минуту, когда ты падешь оземь и мозги твои брызнут на мостовую, ты познаешь Жужу!» — «Какая гадость. Чисто стилистически. Лубянские боги».

Рысцой добежали они до буфета. Пили кофе. Юс сказал:

— Намедни сидел на лекции с твоей Люсиндой. Аделины, аглаи и аделаиды почитают меня за исповедника. Она возьми и спроси: «Что мне делать, я люблю троих?» Я и ответил: «А ничего не делай, любишь — и люби». Она уставилась. Я говорю: «Может, вопрос неточен? может, ты с троими спишь? тогда желательно не одновременно, войдешь во вкус, будет третий Рим периода второго упадка». Ты, говорю, иди, Офелия, и проверь в предложении слова: «я» сначала, потом «люблю», потом «троих». Может, в числительное ошибка вкралась, может, еще куда. Развеселилась твоя Люсинда.

Входя в аудиторию, Юс спросил:

— А кто автор книжки, где ты рисунки вроде моих видел?

— Хинц.

— Принеси посмотреть.

— Она по-немецки.

— Картинки-то есть?

— Полно. В основном, там картинки.

— Как называется?

— «Изобразительное искусство фашистской Германии».

Юс аж присел, так захохотал.

— Принеси незамедлительно! настольную книгу от друзей скрываешь!

— Похоже, у каждого дома такая своя имеется.

— Дурачок, это называется менталитет! именно это! а ты думал, менталитет — милицейское управление? Выходит, мы все насквозь. Я подозревал. Себя-то всегда с негодованием из рядов исключаешь. Помнишь лемовскую охоту на курдля внутренним способом? Каков тезис: борьба с фашизмом должна вестись изнутри; я уже приступил, — а ты, дорогой? а вы, дорогие? Ну, старик, утешил, ну, потешил.

Они сидели рядом. Кайдановский листал блокнот, ища свободный лист для начертательной, Юс лениво смотрел его наброски.

— Хорошо рисуешь. Шкаф какой дурацкий.

Это был шкаф из музейной комнаты.

— Почему дурацкий?

— Так барочный ведь, типичный барочный шкаф, а ножек нет. Отпилили, что ли? «Буржуйку» в блокаду топили музейные работники, знаем, знаем, ужасы войны. Не бывает барочных шкафов без ножек, пойди историю мебели посмотри, «Мёбельстиль» или «Барокко».

«Как все просто, — думал Кайдановский, — и какой я козел. Потому и сдвинуть шкаф не мог: принайтован. Потому и без ножек». И голова закружилась: сегодня он найдет свою лестницу.

— Юс, ты читал стихи своего знакомого музыканта про козлов тогда, в общежитии?

— Ага, не все помнишь-то? нечеткость имеется восприятия? читал. Там рифм нету. Ритма тоже. Основная идея, она же основной текст: «Козлы глумятся». Очень актуально. И притом на все времена.

Пришлось Кайдановскому еще раз идти к Золотку со слепком замочной скважины барочного шкафа без ножек, украшенного тремя резными фигурками сатиров; дверцы, монументальные, с геометрическими накладками из квадратов и ромбов, напоминали ему врата. Двое суток в ожидании последнего ключика томился он бесконечно. Чтобы как-то отвлечься, сел он писать свои сказки, за которые принимался не единожды, однако без видимого результата; концепций было навалом, текст отсутствовал.

«Стыд не дым, глаза не выезд», — написал он и глубоко задумался. И, улыбаясь, продолжал: