Ночные смены

В разных местах опустевшего вагона обозначились красные точки самокруток, а откуда-то даже потянуло фабричным табачком. Чердынцев моментально унюхал этот дразнящий аромат.

— Не иначе Зубов легким балуется? Нет чтобы предложить корешам-работягам.

— Охота — закуривай, — отозвался Зубов. И в его руках блеснул портсигар.

— И закурю. Уважу, — с усмешечкой, растягивая слова, отозвался Чердынцев. — Небось на черном рынке набарыжил, так это, считай, табачок даровой. — И Чердынцев, не церемонясь, загреб из зубовского портсигара табак. — Благодарю, — сказал он вальяжно и начал вертеть непомерно большую самокрутку, которой хватило бы, наверное, на всех.

— Благодари, кощей, да в следующий раз свой имей.

Тут и услышали все ставший вдруг хриплым голос мастера Круглова:

— Разговорчики! Опять лясы точите? — спросил он зло, уже забравшись в вагон. Глянув по сторонам и убедившись, что вагон пуст, заговорил мягче: — Ну, ладно… Вижу, поработали не хуже других. Однако еще полсостава осталось, а вагоны — на вес золота. Понимать надо! Словом, докуривайте и айда в другой вагон. — Круглов спрыгнул на снег, смерил взглядом выросшие здесь штабеля слитков и круто повернулся к двери вагона: — Учтите, не успеем разгрузить — все остаются после смены! Ясно?

— Ясно, солнышко красно, — попробовал вполголоса отшутиться Чердынцев, но всем было не до шуток. Предстояла тяжелая и, главное, непривычная работа, и не в теплом цехе, а на ветру и морозе. Но ее надо было делать: не они, так кто?

О трудностях станочники не думали, когда, еле переставляя ноги, брели к следующему вагону через ледяной вихрь. Не думали, когда снова взялись за разгрузку. Не думали и в цехе, отстаивая за станком по двенадцать, восемнадцать часов изо дня в день, без выходных и отпусков. Трудности переносили. Они были самой жизнью.

Позвякивал серебристый металл, переходил из рук в руки. Кричал в ночи паровоз. Выла метель, усмирявшая мало-помалу стужу.

Глава шестая

Всю ночь Алексею хотелось спать. Вот уж воистину нет ничего слаще сна и мягче кулака, если подложить его под голову. Но еще сильнее власть сна, когда нельзя подложить кулак, потому что негде прикорнуть хотя бы на минутку, и нет обычной работы, движений, разгоняющих кровь. Алексей по-прежнему сидит в дальнем углу цеха, среди запыленных, потускневших деталей, которые временно сошли с потока, по-прежнему подливает алюминиевой ложечкой кислоту, разъедающую глубоко засевший осколок сверла.

Каждый раз, когда Алексей добавляет в лунку кислоты, едкий пар устремляется вверх и, как ни увертывайся, бьет в ноздри, обжигает их, перехватывая дыхание. «Иди и нюхай, чем пахнет твой брак!» — сказал Круглов, вновь отправляя его сюда, но Алексей старается не вспоминать этих обидных слов, заставляет себя думать о чем-нибудь другом. Его не перестает удивлять, как это твердейшая сталь уступает кислоте, превращается в ничто, растворяется в воздухе легким ядовитым дымком, а вот алюминиевый сплав, такой податливый в обработке, разлетающийся от прикосновения той же стали в мелкую стружку, остается неизменным, словно льют на него обыкновенную воду.

Все в жизни можно перебороть, всего можно добиться, нельзя только вернуть ушедший день. И если он не отмечен делом, которое ты мог свершить, но не свершил, — считай, что день прожит зря. Эту простую, казалось бы, мысль высказал однажды Соснин. Он вернулся в цех и работал теперь бригадиром на соседнем участке, где обрабатывали носки моторов. Нельзя вернуть ушедший день, нельзя вернуть и жизнь. Важно, как ты их прожил. Даже если тебя не будет, все равно важно — для других, кто продолжает жить. Тогда и ты остаешься с ними. Ведь кто-то и для тебя старался тоже. Соснин сказал очень правильные слова, и тем больнее их вспоминать теперь.

Медлителен и нуден процесс спасения забракованных деталей. Вот и еще испарилось в воздухе острие очередного сверла. Отчетливо видно дно отверстия, там — такой же серебристо-белый металл, из которого состоит вся громоздкая деталь. И, как знать, возможно, не таким уж пустячным делом занят он теперь, когда вдет война. Ведь эта деталь — третья часть будущего картера. Передняя, средняя и задняя «половинки», стянутые никелированными болтами, отверстия под которые «прошивает» Костин полуавтомат, составят каркас мотора. Сквозь его круглые пазы просунутся цилиндры двухрядного двигателя. Он встанет на бомбардировщики, а они — гроза для фашистов. И эта гроза берет начало здесь, в руках самых обыкновенных ребят. И облегчение она принесет таким же молодым ребятам, как Алексей, и всем, кто на фронте. Коле Спирину, брату Володе… Вчерашним школьникам. И такие же вчерашние школьники вытачивают, высверливают, вырубают деталь за деталью для совсем нешуточных боевых машин здесь, в цехе.