Ночные страхи

Больше Пейшенс не удалось уговорить Гектора сыграть с ней в теннис. Он с угрюмым упорством продолжал заниматься сквошем и гольфом. Она пыталась сказать ему, что для него это слишком. Это не шло ему на пользу. У него были приятели в этих клубах, и, когда ему не удавалось у них выиграть – что случалось почти всегда, поскольку многие из них были моложе его, – он приходил домой в плохом настроении и все время потел и потел.

– Дорогой мой, ну, пожалуйста, – сказала она как-то, заметив (поскольку нельзя было этого не заметить) ручейки пота, стекавшие у него со лба до подбородка, с подбородка по шее, а с шеи на волосатую грудь. – Не слишком ли ты нагружаешь себя? Мой тебе совет: расслабься, играй понемножку в бадминтон, если тебе нужен спорт, а потом хорошенько отдохни в своем любимом кресле. – Она указала на кресло. – Тогда тебе будет намного лучше.

– Возможно, ты права, – ответил он. – Возможно, ты права. – И, продолжая потеть, опустился в кресло, чьи немалые габариты объяли его немалые габариты, и откинул голову на спинку. – Но скажу тебе вот что: моя жизнь – это моя жизнь, и я не хочу, чтобы мне мешали жить. – Он на секунду умолк и укоризненно добавил: – Ты можешь это усвоить? – И не успела она ответить, как он заснул, а пот все так же стекал по его вискам и капал на спинку кресла.

День за днем повторялись подобные сцены, и день за днем Пейшенс пыталась быть самой терпеливостью, в соответствии со своим именем[163], и убеждала себя, что у Гектора хватит здравого смысла оставить свой сквош и гольф и вернуться к ней и теннису. Но этому не суждено было случиться. Все выходные он занимался самоистязанием, а потом в изнеможении валялся в кресле, и пот стекал с него ручьями, пропитывая спинку.

Пейшенс, как и многие женщины в похожей ситуации, мирилась со всем, включая и грубость мужа. Она даже отложила свои увлечения, чтобы проводить тягостные (для нее) часы с ним на поле для гольфа… и эти часы значительно удлинялись за счет его лекций о том, как ей следует улучшить свой свинг и т. д., и т. п. Иногда она чуть не плакала, выслушивая, что у нее неправильный свинг, раз двадцать подряд.

Его друзья в смущении стояли вокруг метки для мяча и тоже слушали, как он дает ей наставления. («Следи за левой ногой. Направляй ее как следует».) Друзья ей сочувствовали, и им не терпелось продолжить игру.

Когда Гектор играл без нее и проигрывал, он приходил домой, кипя от ярости, со следами зелени на брюках. Он почти не разговаривал с женой, только смотрел на свою карточку и повторял, как ему не повезло с той или иной лункой. Одной из самых коварных площадок был «Эверест», тянувшийся вдоль берега моря. Здесь мог бы выручить первый удар на 250 или 300 ярдов. Но Гектор был слишком стар для такого. Дожидаясь своей очереди рядом с игроками помоложе, которые картинно поводили плечами и уверенно вытягивали ноги, он понимал, что они только из вежливости ждут, когда он займет свое место.

– Хороший удар!

Но его мяч никогда не достигал «Эвереста», и его кэдди толкал перед собой тележку с клюшками, которыми Гектор никогда не пользовался.

Мальчик, желая ему услужить и думая о чаевых в конце знаменитой площадки, протягивал ему одну клюшку за другой.

– Держите, сэр!

Это был клик, старинный инструмент, способный послать мячик слишком далеко или недостаточно далеко, в зависимости от силы и сноровки игрока.

– Нет, лучше дай пятый номер.

Пятый номер не принес ему успеха, как и предвидел кэдди, и Гектор возвращался в клуб, а потом и домой, проигравшим.

– Это не важно, – говорила Пейшенс с большей тревогой, чем хотела показать. – В следующий раз сыграешь лучше.

– Как знать? – кричал Гектор, словно следующий раз мог оказаться последним в его жизни. – Я еще никогда так не проигрывал, со времен… со времен… – Он пытался вспомнить.

– Не волнуйся, – повторяла жена. – Даже у лучших гольфистов бывают плохие дни.

– Ну, спасибо, утешила, – отвечал он довольно язвительно, не в силах смириться с поражением.

– Присядь, отдохни, – предлагала она, указывая на его кресло, – тебе станет лучше. В конце концов, это всего лишь игра.

«Глупая баба», – думал он.

Но Пейшенс делала все что могла. Она была ему верной женой, хотя день за днем в ней таяла любовь к нему, и симпатия, и последнее уважение. Тем не менее она все равно испытала шок, вернувшись домой однажды вечером и увидев, что он сидит в большом кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза. «Ужин почти готов, – сказала она. – Просто закрой глаза (совершенно излишний совет) и забудь, что на свете есть такая игра, как гольф». И он, казалось, тут же ее послушался. Но это было не так. Его голова все так же беспомощно лежала на спинке кресла. Он был мертв.