Ночные тайны

— Все в порядке, Георг, — наконец произнесла она, не догадываясь, как приятно было ему слышать свое имя. Наконец-то ему дали понять, что он не только возможный преемник, но и сын своего отца. У него возникло чувство, что момент истины, с которым он боролся в больнице, настиг его в виде легкой депрессии, вызванной воспоминаниями. Он идет с отцом, за ними бежит маленький щенок, которого ему только что подарили. Это их первая прогулка в Южном парке… Он с отцом в богемной квартире одного венского лирика. Отец гордо представляет его, своего пятнадцатилетнего сына, абсолютно равнодушному к таким движениям души поэту. Отец в афинском Акрополе, под слепящими лучами солнца, окруженный произведениями греческих классиков. Его голос охрип от волнения, и любая фраза приобретает торжественное звучание. Хойкен подумал, что в трудную минуту ему вспомнились именно эти мгновения огромной близости, когда отец был сильным и беспомощным одновременно.

Когда Минна протянула ему чашку чая, он пробормотал: «Черт возьми, опять». Он еще противился этим путешествиям в прошлое, но вдруг почувствовал: Минна точно знает, что с ним сейчас происходит. С присущим ей прагматизмом, как она часто это делала, женщина взяла свою чашку и подошла к столу, на котором лежала стопка утренней почты.

— Ну, что будем с этим делать? — спросила она, распечатывая большую пачку сигар и ставя ее на образцово пустой письменный стол.

Каждому посетителю, приходившему на прием, отец предлагал сигару, невзирая на то, что многие давно уже бросили курить. Отец всякий раз зажигал сигару и первую часть разговора только тем и занимался, что раскуривал ее. Нередко он пытался с помощью этого ритуала смягчить особенно ожесточенного собеседника. И случалось так, что уже через полчаса посетитель следовал примеру старого Хойкена, словно загипнотизированный элегантностью его умения курить сигары.

— Просмотрите еще раз почту, Минна, — сказал Хойкен. — В случаях, не терпящих отлагательства, напишите короткое сообщение, что отец болен и свяжется с адресатом сразу после выздоровления. Передайте мне важную авторскую корреспонденцию. Составьте список встреч отца на этой неделе. Я посмотрю, смогу ли заменить его в важных случаях и нельзя ли отменить другие договоренности.

Минна явно обрадовалась, получив это поручение. Если бы она позволила себе вообще о ком-нибудь высказаться, так это о Георге. Она ценила его, хотя втайне, возможно, и сомневалась, что он именно тот человек, который нужен. Для отца она делала все, прощала ему даже грубость, иногда явную. «Ничто так прочно не связывает стариков, как общий опыт послевоенных лет», — считал старый Хойкен. Тогда, в самом начале, он и Минна были в том подходящем для старта возрасте, полные наивного оптимизма.

— Просмотрите встречи, назначенные на эту неделю, — повторил Хойкен. — Кто у нас самый крепкий орешек?

— Вильгельм Ханггартнер, — ответила Минна.

— О Господи, что у него за дело?

— Он сообщил, что будет у нас послезавтра и принесет готовую рукопись своего романа.

— Это любовный роман?

— Да. Один старый писатель влюбился в молодую продавщицу книг, которая каждый день пишет ему письма.

— Предъявил ли он нам хотя бы часть рукописи, чтобы я мог прочитать и вникнуть?

— Насколько я знаю, нет. Поговорите с господином Байерманом. Он обязательно что-нибудь знает, Ханггартнер звонит ему уже три дня.

— Хорошо, я поговорю с ним. И скажите еще, что в отношении этого собирался предпринять отец?

— Обед в итальянском ресторане, который любит Ханггартнер. При этом должна состояться передача рукописи, а затем обычные благодарственные гимны и излишества. Это может продолжаться часа четыре. Когда Ханггартнер напьется вина, которое он пьет по такому случаю — марку я могу узнать, — он топает на своих двоих на вокзал, садится на обратный поезд и едет в родное гнездо, на побережье Северного моря.

— Это уж слишком для меня, Минна. Я придумаю что-нибудь другое. Позвоните ему и как-нибудь поделикатнее поставьте в известность о состоянии отца. Скажите, что я буду рад видеть его послезавтра в концерне.

Близился полдень. Хойкен не мог оторвать глаз от жизни там, на улице. Его часто успокаивал этот вид, открывавшийся сверху. Он как будто избавлял его на короткое время от необходимости принимать срочные решения. Но Георг знал, что не может долго позволить себе пустое созерцание. Ему нужно перестроиться, научиться работать по-новому, именно так, как он представлял себе это, но как он себе это представлял?